Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

«Понятия московской и петербургской публики о звании военного генерал-губернатора совершенно различны. В Москве военный генерал-губернатор есть представитель власти, в Петербурге много властей выше его. Ложа-бенуар в Большом театре, отчисляемая ныне к императорским ложам, состояла всегда в распоряжении московских военных генерал-губернаторов. Ею пользовались и предместники мои, и я по настоящее время. Всегда принадлежавшее военным генерал-губернаторам право располагать этою ложею составляет в мнении жителей Москвы одно из преимуществ, сопряженных со званием генерал-губернатора. Дать генерал-губернатору ложу в бельэтаже или бенуар наряду с прочей публикой значит оскорбить и унизить в глазах Москвы звание главного начальника столицы и дать праздным людям, которых здесь более, нежели где-либо, повод к невыгодным толкам. Прошу Вас, Милостивый Государь, довести до сведения его светлости министра Императорского Двора, что по вышеизложенным причинам я нахожу несовместимым с достоинством московского военного генерал-губернатора иметь ложу в здешнем Большом театре в ряду обыкновенных лож и бенуаров. Собственно, для меня не нужно никакой ложи, но меня огорчает то, что в лице моем оскорбляется звание московского военного генерал-губернатора».

Мы специально привели текст письма в таком объеме, чтобы продемонстрировать своеобразие стиля и языка Закревского. Почти в каждом предложении упоминается его должность — военный генерал-губернатор. От этих частых упоминаний рябит в глазах. Но он пишет так, будто речь идет не о нем, а о совершенно постороннем человеке. Малоубедительно и утверждение о том, что Закревский не за себя радеет, а за должность генерал-губернатора вообще. Это даже вызывает улыбку. Если смотреть глубже, то в этом письме Гедеонову сформулировано отношение Закревского к Москве: он в ней не управляет, а царствует, причем как ему вздумается. И никто ему не указ. Казалось бы, что может прибавить к этому авторитарному полновластию со сверхширокими полномочиями причисляемая к царским ложа-бенуар? Оказывается, может. Она не только тешит самолюбие Закревского, показывая всем остальным, кто в Москве хозяин и как вследствие этого надо к нему относиться. В итоге Закревский получил желаемую ложу. Бояться его стали еще больше…

Существование царской ложи в Большом театре (в советское время — центральной) необходимо было совсем не для того, чтобы обеспечить ее высокопоставленным зрителям хороший обзор всего происходящего на сцене: это были отнюдь не самые лучшие места. Зато именно те, кто в этой ложе сидел, становились видны всему залу. В этом и состояла истинная цель их прихода — показаться перед народом, который по давно сложившемуся этикету вскакивал, стоя приветствуя своих лидеров, хлопая в ладоши с неменьшим энтузиазмом, чем артистам настоящим. Не вставать было опасно — это сразу было заметно и трактовалось как открытый вызов[115]

. Так было и при царях, и при генеральных секретарях, и даже при президентах (последний глава СССР занимал именно этот пост), становившихся главными героями в маленьких спектаклях, устраиваемых не на сцене, а в зрительном зале. Только в этих спектаклях публика смотрела не на сцену, а совершенно в ином направлении — в царскую ложу.

«В театр двор ездил не потому, что желал то или другое в театре посмотреть, а потому, что ездили государь, императрицы и великие князья. Ездили придворные в те дни, когда в театре бывал государь, и наблюдали не столько за тем, что происходило на сцене, сколько за тем, что происходило в царской ложе: доволен ли государь спектаклем, как аплодировал, кто с ним сидел и т. п. Ложи и места старались брать такие, чтобы была непременно видна царская ложа. Наиболее приближенные любили ездить в театр на места почетные и даровые, как, например, в ложу министра двора, директора или в среднюю царскую, считая лишним тратить деньги на то удовольствие, которое можно, благодаря своему положению, не только получить даром, но еще своим присутствием осчастливить приглашающих», — рассказывал Владимир Теляковский.

А вот впечатления от присутствия в царской ложе Ленина. «Публика с восторгом следила за каждым движением Ленина. Как он сдвинулся с места, как наклонился над барьером ложи и словно впился взглядом в сцену. По выражению его лица можно было судить, как его волнует танец. С последними аккордами “Интернационала” Ленин привстал и громко, во весь голос воскликнул: “Браво, браво, мисс Дункан!”», — вспоминал болгарский полковник Х. Паков.