Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Именно такими «песнями» и создавался культ личности Сталина. Художественный уровень процитированных строк заставляет задуматься о наличии таланта у их автора. Как рассказывал Александр Фадеев, глава Союза советских писателей, 16 октября 1941 года Лебедев-Кумач «привез на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался». А вместо криков «Спасибо товарищу Сталину!» он принялся поносить вождя последними словами. Поэт-песенник швырнул в портрет вождя свои ордена со словами: «Что же ты Москву сдаешь, сволочь усатая?!» Его немедля арестовали и отправили в Казань, в знаменитую своим жесточайшим тюремным режимом психиатрическую больницу НКВД[127].

Но для Лебедева-Кумача все закончилось не так плохо: его могли обвинить в предательстве, шпионаже и вражеской пропаганде (обвинения, привычные для военного времени), а всего лишь объявили умалишенным. Вероятно, Сталин сделал любимому поэту скидку — в те суровые дни не то что поэты, а даже работники московских райкомов партии жгли свои партбилеты, над городом стоял дым от горящих архивов и документов. С другой стороны — а можно ли назвать вменяемым человека, прославляющего Сталина в то самое время, когда множество людей оказались за решеткой по надуманным обвинениям и оговорам? Не исключено, что лечение ему было необходимо еще давно. В психушке Лебедева-Кумача подлечили, и в марте 1942 года его семья вернулась в Москву. И он вновь стал писать стихи о Сталине и даже принял участие в конкурсе на новый гимн. И все же случай на вокзале, можно сказать, сломал поэта и его судьбу. Дело не в том, что он сказал о Сталине то, что думали про него все остальные. Наверху были прекрасно осведомлены об антисоветских разговорах советских поэтов и композиторов, но других у Сталина не было.

Продолжаем читать дневник полковника Китаева, 11 августа 1943 года: «В Бетховенском зале Большого театра тт. Ворошилов К. Е. и Щербаков А. С. в присутствии Председателя Всесоюзного Комитета по делам искусств при СНК СССР т. Храпченко заслушали первые представленные восемью композиторами произведения. Порядок прослушивания представленных гимнов был такой: композитор, исполняя свое музыкальное произведение на рояле, исполнял одновременно и слова, причем другие соревнователи в зал не допускались. Впоследствии этот порядок был изменен и все прослушивания происходили в присутствии вызванных на этот день композиторов и поэтов. По мнению тт. Ворошилова К. Е. и Щербакова А. С. и единодушному признанию всех присутствовавших композиторов и поэтов, ни один из первоначально представленных вариантов не отвечал предъявленным требованиям». И так — чуть ли не каждую неделю, а выводы были скупыми и пессимистичными: «товарищ Ворошилов отмечает неудовлетворительную работу Союза советских писателей и Союза советских композиторов по созданию нового текста и музыки гимна».

Правительственная комиссия во главе с Ворошиловым все заседала и заседала в Бетховенском зале. Маршал и его коллеги занимались тем, что с утра до вечера прослушивали отобранные (но не отборные, прямо скажем) тексты и музыку, которой было гораздо больше, так как ряд плодовитых композиторов прислали несколько вариантов, в частности, Арам Хачатурян аж семь. Другие использовали семейный подряд — композитор Александр Александров привлек к написанию гимнов своих сыновей Бориса и Владимира. Принял участие в творческом состязании даже родной брат Вячеслава Молотова — композитор Николай Нолинский. Из Узбекистана прислали 16 вариантов музыки, из Казахстана — 14, но больше всего — из Москвы. Всего же было представлено более 220 вариантов. Складывается ощущение, что писали все, кто умел записывать ноты. Конкурс превратился словно во всесоюзную рулетку, а Большой театр — в казино, где выигрыш сулил не миллион, а особую привилегию считаться автором первого советского гимна со всеми вытекающими последствиями.

Но самое интересное, что написать музыку было проще, чем ее прослушать — настолько трудоемким оказалось прослушивание гимнов. Занятие это было не из простых, учитывая специфичность состава жюри и требований, предъявлявшихся к музыке Ворошиловым: должно быть просто, понятно и торжественно. Члены жюри могли и сами запросто угодить в психбольницу: поди-ка послушай все 220 гимнов подряд. К тому же уже с осени 1943 года прослушивание проходило в три этапа: сначала слова очередного гимна пел хором ансамбль Александрова, после чего вступал оркестр Большого театра под управлением Мелик-Пашаева. На третьем этапе звучало сводное исполнение текста и музыки. На исполнение каждого гимна, включая собственно сам процесс, подготовку к нему и обсуждение, отводилось полчаса. Вот один из примеров:

«1. Музыка Шостаковича, текст Михалкова — 2 часа

2. Музыка Покрасс, текст Лебедева-Кумача — 2 часа 30 мин.

3. Музыка Кручинина, текст Ошанина — 3 часа

4. Музыка Хачатуряна, текст Лебедева-Кумача — 3 часа 30 мин.

5. Музыка Новикова, текст Алымова — 4 часа

6. Музыка Белого, текст его же (2 варианта) — 4 часа 30 мин.