Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой

Впечатлениями о Щербакове поделился в своем дневнике Корней Чуковский: «Когда умер сталинский мерзавец Щербаков, было решено поставить ему в Москве памятник. Водрузили пьедестал — и укрепили доску, возвещавшую, что здесь будет памятник А. С. Щербакову. По культурному уровню это был старший дворник. Когда я написал “Одолеем Бармалея”, а художник Васильев донес на меня, будто я сказал, что напрасно он рисует рядом с Лениным — Сталина, меня вызвали в Кремль, и Щербаков, топая ногами, ругал меня матерно. Это потрясло меня. Я и не знал, что при каком бы то ни было строе всякая малограмотная сволочь имеет право кричать на седого писателя». Писателю Алексею Николаевичу Толстому не нравилось лицо Щербакова, он жаловался: «Не могу смотреть на него: парализует… Кролик, проглотивший удава».

Кто знает, быть может, терзание гимнами поспособствовало скорой кончине Щербакова, вынужденного вместе с Ворошиловым слушать всю эту бессмысленную белиберду, в исполнении которой принимали участие лучшие солисты Большого театра — Александр Батурин, Алексей Большаков, Соломон Хромченко, Мария Максакова, Наталья Шпиллер, а также певцы из других музыкальных театров и Всесоюзного радио, привлекли даже Владимира Бунчикова, но без Владимира Нечаева («Летят перелетные птицы»). Кстати, Батурин (помимо Неждановой) учил Ворошилова петь. И это не шутка. Бас Александр Ведерников рассказывал, что после войны учился в консерватории в классе Батурина, так студенты боялись лишний раз о чем-либо попросить своего педагога, зная, что он дает уроки Ворошилову. Как выразился Ведерников, «скажешь что-нибудь ему лишнее, и отправят тебя в Сибирь».

Баритон Алексей Иванов записал в дневнике 25 октября 1943 года: «Я спел два гимна С. Прокофьева и один — Д. Шостаковича. Несмотря на то что писали самые почтенные авторы, их произведения не оставили должного впечатления. Гимн Шостаковича отдавал каким-то великопостным духом, вроде “Благообразного Иосифа”, а у Прокофьева получился наоборот — довольно джазообразный… Во всяком случае, правильно заметил по окончании прослушивания К. Е. Ворошилов, что гимн должен поднимать народ, чтобы действительно его можно было слушать только стоя. “Вот как в царское время пели: ‘Боже, царя храни!’ — пропел с большим пафосом своим сипловатым тенорком Ворошилов, — и не хочешь, да встанешь!”». В этих словах маршала слышатся прямо-таки сталинские нотки: вероятно, что Иосиф Виссарионович, напутствуя своего друга Клима, ориентировал его именно на гимн царской России[130]

.

Музыку гимна сочиняли все подряд, включая лучших на тот момент композиторов, среди которых были Сергей Прокофьев, Дмитрий Шостакович, Арам Хачатурян, Георгий Свиридов и другие. А как же иначе — попахивало орденами и Сталинской премией! Правда, Прокофьев не приезжал на прослушивания его гимна. По мнению Кирилла Кондрашина, Сергей Сергеевич «написал что-то, чтобы отписаться». Так что отзыв Алексея Иванова о его музыке можно считать объективным — гимн в жанре джаза мог понравиться правительственной комиссии только в страшном сне. 2 ноября 1943 года Иванов записал: «Я спел еще нескольких авторов, в том числе Хачатуряна и М. Коваля. У Хачатуряна хотя мелодия и довольно простая, но он написал без расчета на массовое исполнение, в смысле тесситуры. Гимн Хачатуряна написан в фа-мажоре, и автор не пожалел накатать в каждом куплете по восемь верхних фа, так что я, представляющий собою средний голос (наиболее распространенный в массе), но с профессиональной техникой, когда спел три куплета, взяв таким образом двадцать четыре раза верхнее фа на протяжении четырех минут, почувствовал большое утомление. Естественно, что масса спеть это произведение не сможет. Транспонировать его также нельзя, потому что тогда вся мелодия уйдет в подвал и пропадет звучность. Остальные гимны были просто неинтересные и напоминали собою в лучшем случае обыкновенную массовую песню. Некоторые авторы пытались придумывать своеобразные метры, чтобы не впадать в примитив, один автор показал в трехдольном размере, и получилось нечто вальсообразное. Прослушав в течение нескольких дней подряд больше сотни произведений, я заметил, что все они какие-то серенькие “братцы”. Уходя после прослушивания, мы, исполнители, про себя напевали какой-то один мотивчик, похожий на все сразу».

Серость — это нормальная и профессиональная (из уст солиста Большого театра) оценка для мелодий, представленных на конкурс, развивавшийся в правильном направлении: чтобы все было просто и понятно тугоухому Ворошилову. А победить должен был наиболее посредственный вариант гимна. Что же касается желания встать под гимн, то оно проявилось бы само собой, как только в тексте прозвучала бы фамилия вождя. Но ведь когда-то все это должно было закончиться: уже и Паулюса в Сталинграде окружили, а гимна-то все нет! Сколько же можно! Так что, утвердив верноподданнический текст Михалкова и Урекляна, Сталин сильно облегчил дальнейшую работу композиторам, незамедлительно откликнувшимся на новое указание. Да и не откликнуться было нельзя, даже опасно.