Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Можаев рассказывал, что в ожидании публикации «Живой» лежал в редакционном портфеле полтора года, Твардовский обнадежил его: «Трифоныч просил меня никому не давать читать, даже друзьям… “А то перепечатают, разойдется в списках и для нашего читателя будет потерян… А сколько он пролежит, это пусть вас не беспокоит… Денег мы вам дадим, сколько нужно… и как только в политике просвет отыщем, сразу пустим”. И я, правда, никому не давал читать, никто не знал. Трифоныч просил переделать конец, иначе, говорит, сам Бог только поможет, я отказываюсь…»{436} Бог и вправду помог: журнал с повестью вышел, и Юрий Любимов сразу схватился за нее, задумав инсценировать «комедию» в своем Театре на Таганке, что и удалось сделать в 1968 году. Спектакль запретили.

А пока Можаев и Золотухин (сыгравший Кузькина) выпивали на кухоньке писателя, закусывая немецкими колбасными изделиями. Борис Андреевич говорил о том, что из писателей своего поколения очень ценит Солженицына: «Великий писатель… некоторые места в романе написаны с блестками гениальности». Высокого мнения он был о Василии Белове и «Юрке» Казакове. Но главным для него все же оказался Лев Толстой: «Это бог… надо всеми… Но для меня еще к тому же его философия – моя религия». Золотухину даже стало стыдно: «Он много говорил о Толстом, а кругом летают мухи коммунальные и от них громадные тени. Вот как живет замечательный русский писатель… Пишет на кухне. А мы… стараемся оборудовать кабинет, устроить жилье, условия т. е. для творчества, удобствами вызываем вдохновение… покупаем чернила, бумагу… машинку, весь подобный инвентарь и только одного не хватает, одного не знаем, где купить талант, страсть…»{437}

В приведенном примере повседневной жизни Борис Можаев как советский писатель предстает (пока еще) именно в тех условиях, в которых существовали все остальные граждане. И понятие «писательская кухня» означает именно то место, где готовят еду. В СССР для того, чтобы дождаться квартиры в обычной очереди, требовался если уж не талант, то, по крайней мере, способности (очередь была двух видов: райисполкомовская и ведомственная). Дефицит жилья порождал привилегии, были они и для творческих людей: члены Союза писателей имели право на дополнительные квадратные метры жилой площади.

Привилегия эта появилась еще в 1930-е годы, когда Центральный исполнительный комитет СССР и Совнарком СССР приняли постановление № 1363 от 7 июля 1933 года «Об улучшении жилищных условий писателей». Из него следовало, что для «наиболее плодотворной литературной деятельности» члены Союза советских писателей СССР приравнивались «в отношении жилищных прав к научным работникам». А потому литераторы получили право «на дополнительную отдельную комнату для занятия сверх занимаемой ими по общей норме площади, а при отсутствии отдельной комнаты – на дополнительную площадь размером не менее 20 кв. метров». А в советское время ведь как было – однажды принятое решение действовало до тех пор, пока его не отменят. И неудивительно, что подзаконные акты той эпохи не утратили своей силы до сегодняшнего дня (но только не в отношении писателей – союз-то их развалился, как и общесоюзный Литфонд).

20 лишних метров для кабинета. Разве плохо? А если в семье два писателя – муж да жена? Тогда умножаем «литературные метры» на два. А само выражение «литературный метр», согласитесь, очень забавно, поменяй в нем одну букву и получится совсем иное по смыслу – «литературный мэтр». А уж мэтру в коммуналке жить не пристало…

Правда, прежде чем «добыть» полагающиеся по закону дополнительные «литературные метры», следовало получить основные. Так что здесь не все так безоблачно. У писателей была своя ведомственная очередь, как у работников крупных предприятий, заводов или фабрик. Ибо Союз писателей, по сути, можно считать той же фабрикой, воспроизводящей своих членов и их продукцию. Писателям-очередникам[17]

давали квартиры, Литфонд вполне мог себе это позволить, как и какой-нибудь большой завод (например, в бозе почивший ЗИЛ). Получение в обозримом будущем долгожданного жилья оказывало серьезное влияние на поведение писателя, особенно если дело казалось подписания очередного гневного письма «общественности» против всякого рода «литературных сорняков». Это был своего рода рычаг воздействия, принуждавший к конформизму и соглашательству.

Не зря Михаил Рощин вложил в уста одного из героев пьесы «Старый Новый год» – говорливого тестя – следующую фразу: «Ты хоть маленький, а начальник, все у тебя есть. Вкупе… В месткоме». Такая общественная организация, как местком, могла сказать свое веское слово при распределении квартир во вновь построенном доме. Кому предоставить квартиру: молодому и талантливому, в котором нуждается литературное издание, или уже опытному сотруднику? Например, в комфортабельном доме 16 в Безбожном (ныне Протопоповском) переулке жили самые разные люди. Этот самый дом, который еще до переименования увековечил Булат Окуджава: