«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

В области политики происходит то, что я ожидал. «Атака» коммунистов отбита; но разложение будет продолжаться. Эта история надолго. Но выйдет в результате оздоровление ли тоталитарных стран или беспомощных демократий - предвидеть не могу. Возможно и то, и другое, т. к. здоровые элементы еще есть в демократиях. Но я к удовольствию должен признать, что зато элементов выздоровления в тот[алитарном] режиме - подглядеть не могу.

ххх

Получили ли Вы XXII «Нов. Журнала»? Очень интересная статья Анисимова[757]. Не знаете ли Вы, кто он такой. Загляните и в статью П.Б. Струве - о Шипове и Челнокове[758]. Там неожиданный для меня самого ответ на Ваш вопрос: почему я не люблю «революцию».

Автограф.

BAR. 5-3.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 25 марта 1950

25 Марта [1950[759]]

Дорогой Марк Александрович!

Я не совсем понял из Вашего письма, когда Вы уезжаете в Америку и заедете ли перед этим в Париж; словом, увижу ли я Вас еще раз. Потому наудачу Вам пишу.

С газетой, кажется, все кончено. Зелюк столковался со Ступницким, на сколько времени, неизвестно, но случай мы упустили. Не знаю, жалеть ли об этом? То, что за него не схватились с горячностью, заставляет поневоле думать, что из этой попытки ничего хорошего бы не получилось. А «провалиться» было бы еще хуже, чем теперь. Судьба «новых» газет не поощряет к попыткам. Трудно сейчас найти надлежащую ноту.

И газета А.Ф. не оправдывает ожиданий и мало кого интересует и тем более удовлетворяет. Вчера Тер мне говорил, что недавно имел от него письмо: завален делами, лекциями и т. д. А на днях мне показали письмо Корякова[760], кот. описывает свои впечатления от Нью-Йорка. Сравнительно с Бразилией он очень доволен; получил много работы, зарабатывает на жизнь больше, чем нужно, со всеми перезнакомился и сдружился. Между прочим, пять часов беседовал с А.Ф., очень им доволен, но говорит, что в нем чувствуется большая «трагедия». На днях я видел С.Г. Petit; она мне передала, что при последней ее встрече с А.Ф.К. она его спросила, на что он надеется? И он ей ответил: «На то, что меня разобьет авион». Я вспомнил невольно фразу Д. Эллиот, которую я сам в студенческие годы читал в воспоминаниях о ней С.В. Ковалевской[761]. «Доверие к смерти, - сказала она, - дает мне мужество жить»

[762]. Это настоящая трагедия для такого деятельного, а не созерцательного человека, как он, когда не на что направить свою энергию. И не характерно ли, что вдобавок в основе его характера лежит какая-то мистическая религиозность, которую он, однако, никому, кроме самых близких, не показывает, и уж, конечно, не может никому проповедовать. Все это осталось в нем, наружу не вышло и толкает на дело, в кот. он больше не верит. Коряков прав, что он - трагическая фигура, потому что смешного в нем нет ничего, хотя над ним и любят смеяться. Вот для Вашего таланта и уменья - хороший материал для некролога.

Но я к этому пришел неспроста; в последнее время я почему-то часто думаю о самом себе. Вы дали этому некоторый повод Вашим предисловием обо мне. Вы по дружбе так преувеличили мои хорошие стороны, что если б я принял их за чистую монету, мне стало бы странно и далее совестно, что при таких достоинствах и в такое время прожил жизнь даром и после себя ничего не оставил. А ведь это несомненно так. Я за всю свою долгую жизнь знаю только четыре своих дела, кот. могли бы меня пережить, если бы этому не помешали обстоятельства, от меня не зависившие. Все асе остальное было фейерверками, кот. исчезали без следа. Чего-то во мне не хватало, чтобы оправдать свое проживание на земле. И вот теперь я себе в этом отчет отдаю, т. е. теперь, когда этого исправить уже нельзя.

Вы не опасайтесь, что я буду злоупотреблять Вашим добрым отношением и заниматься непрошеными конфиденциями. Когда-то очень давно, в 1892 году, мой лучший того времени друг, студент, как и я, покончил с собой и оставил близким несколько писем, в том числе и мне, где говорил всем нам с той проницательностью и свободой, с кот. можно говорить только перед лицом неизбежной смерти. Это письмо я оставил в конверте, завещал положить его с собой в гроб. Все это осталось в России. Письмо я по сих пор [так!] помню наизусть и иногда вспоминаю. В нем то, чего никто мне при жизни не сказал, а м. б., не скажет и после смерти. Оно не противоречит, но дополняет Ваши слова обо мне в предисловии и объясняет, почему я сквозь жизнь прошел «пустоцветом». И мне хочется Вам сказать, что я сам-то не обольщаюсь и себе цену знаю.

Ну, всего доброго Вам и спасибо. Если нам суждено увидеться, не говорите со мной об этом письме, об «излиянии». Мне будет неловко.

Вас. Маклаков

Автограф. BAR. 5-3.

М.А. Алданов - В.А. Маклакову, 27 марта 1950

27 марта 1950

Дорогой Василий Алексеевич.