Правда зеркала

– Думаю, да, – отвечает он, ни единого намека на какие-либо чувства нет в его голосе.

– О, – говорю я. – И уже… все?

– Да, уже, – он потирает кончики пальцев большим, который тоже начинает сереть. – Я ничего не чувствую, – на его лице появляется тень улыбки. – Мои пальцы ничего не чувствуют, – поправляется он.

– О-о, – а что еще тут скажешь? Что мне жаль? И какая от этого будет польза? Могу ли я предложить ему поддержку в трудную минуту?

Я открываю рот, чтобы утешить его, как смогу, но капитан отворачивается. Он указывает вперед почерневшими кончиками пальцев:

– Зиннлос. К ночи мы будем у его стен.

Я прищуриваюсь и сквозь песчаные вихри различаю высокие стены. Неудивительно, что я их не заметил; они такого же проклятого всеми богами красного цвета, что и песок, который клубится вокруг нас.

Я был прав; капитан хочет умереть. Я не смог только угадать, в какой форме проявится это желание. Он хотел не просто смерти, он жаждал быть наказанным – именно такое чувство дает медленное угасание и гниение. Капитан, некогда – образец здравого смысла, стал котардистом. Он потерял всякую надежду и разлагался на моих глазах. Я испытываю краткий приступ беспомощного гнева – и подавляю его.

Не позволяю себе проявлений необузданных чувств.

Я задумываюсь, сожалеет ли капитан, что оставил свою семью ради служения Теократу.

Ответ я знаю.

Дисморфики позади нас заводят песню о крови и грабеже, топая и прихлопывая в такт. Они тоже заметили далекие стены. Их песни отнюдь не поднимают мне настроения. Судя по мрачному выражению лица капитана, его они тоже не сильно радуют. За этими высокими стенами скрывается императрица Зиннлоса, и безумие наделило ее огромной мощью – но в какой форме оно проявляется?

Когда все остальные потерпят крах, когда армии, разбитые, падут, меня отправят сойтись с ней лицом к лицу – с Безумной Императрицей Зиннлоса. Меня. Гехирна Шлехтеса, хассебранда из собранного Теократом отряда опасных психов. Если моя воля будет сильна, я повернусь спиной к Теократу и сделаю все, что должен, чтобы сохранить ей жизнь. Тогда и только тогда я позволю себе проявить необузданные чувства.

И сожгу армию Теократа.

Два месяца подряд Теократ бросает на Зиннлос все новые и новые войска.

Мы с капитаном не получаем никаких новых приказов, и я шатаюсь по лагерю вместе с ним, моя одежда в пятнах пота забавно контрастирует с его покрытым пылью мундиром. Гниль на пальцах его левой руки уже пожирает средние фаланги.

Я вижу, как тает армия Теократа, когда бесчисленные жизни бросают на штурм красной стены, и снова увеличивается, когда прибывает пополнение. Дисморфиков никогда не отправляют на штурм, они так и стоят отдельным лагерем. Такое количество дисморфиков в одном месте не может быть ошибкой или совпадением.

Дисморфики – наше подразделение, обладающее сверхчеловеческими силами.

Они станут пеплом, что развеется на ветру.

Мы с капитаном принимаем пищу вместе. Единственный акт настоящего человеческого общения в моей жизни. Иногда он пытается удержать вилку в левой руке, затем изрыгает проклятья и берет ее здоровой правой. Он был воспитан в богатой и привилегированной семье, и это незначительное нарушение этикета причиняет ему невыносимую боль. Как-то раз он замирает посреди трапезы, вперившись взглядом в щербатую тарелку.

Я сижу напротив и запихиваю в себя еду.

– Проклятый песок везде, а? – говорю я в промежутке между отправкой в рот новых порций.

Он не отвечает, вскакивает, разворачивается на каблуках и уходит, так и не сказав ни слова. Но я успеваю увидеть его глаза. Хочу последовать за моим капитаном. Моим другом. Вместо этого остаюсь на месте и доедаю, ненавидя себя за трусость.

Мундиры рвутся и изнашиваются под постоянным ветром пустыни и выцветают в лучах безжалостного солнца. Люди истаивают и проваливаются внутрь себя, кожа висит на них морщинистыми мешками. Лагерь сух, как старые кости. Весь мир готов вспыхнуть.

Мне снится, что я кремень и сталь.

Дисморфики по-прежнему не получают никаких приказов. Когда капитан не нуждается в моей компании, я наблюдаю за ними – они тренируются как одержимые, сравнивают размеры мышц и переживают об изъянах во внешности (предположительно существующих). Я тем временем поглаживаю свой выпуклый живот, вспоминаю о своих маленьких глазках и лысой голове, и задаюсь вопросом, почему не в силах разделить их тревоги. Я предпочел бы быть, как они, пародией на натренированность, чем воплощать собой лень и обжорство.

Каждую ночь я думаю о том, чтобы сжечь этих бодрячков. Каждое утро просыпаюсь весь в поту, охрипший от крика.

В начале пятого месяца прибывает отряд личной гвардии Теократа. Небольшой – всего четыре человека. Капитан послал меня встретить их, и, хотя столь незначительное поручение уязвляет мое самолюбие, я отправляюсь.