Правила Мерджа

Наконец случилось то, благодаря чему вообще продолжается жизнь. Наташа поняла, что беременна. Первую неделю она все ждала чуда, но потом, осознав необратимость произошедшего, решила, что дальше ждать нельзя.

Рома тогда так и не узнал о том, как и почему ему сделали новый паспорт и предоставили убежище и возможность жить нормальной жизнью. Рассказав родителям о своем положении и выдержав первый шквал крика, угроз и оскорблений, Наташа поставила однозначное условие сделки: аборт в обмен на новый паспорт и спасение Романа. Еще одним условием стало ее обещание отцу никогда не искать с Романом встречи и выйти замуж за того, кого они с матерью ей срочно подыщут. Она проявила небывалую твердость и поехала в больницу только после того, как ей предоставили свидетельство, что он благополучно доставлен в Дагестан, к товарищу отца по «службе в армии», как тот выразился. С Ромой она больше не виделась и ничего ему не объяснила. Она вот так решила все сама, и все эти семнадцать лет он не понимал, чем мог ее обидеть и почему она решила с ним расстаться.

Даже со свежим, абсолютно легальным паспортом на имя Романа Александровича Чекаря, 1975 года рождения, русского, неженатого, уроженца города Москвы, добираться в Махачкалу ему пришлось в багажном отсеке военного транспортника, вылетевшего незапланированным рейсом с аэродрома Чкаловский. Зеленый уазик военно-медицинской службы, натруженно гудя мотором и подпрыгивая на каждой неровности пахнувшего мазутом асфальта, привез его прямо на взлетное поле. Кроме него самого там были одетая в военную форму с погонами прапорщика медсестра, какой-то бородач в черной папахе и пара омоновцев с короткими неуставными автоматами, сопровождавшая аккуратно опломбированные мешки из коричневой дерюги с не вызывающим сомнения содержанием. Уазик остановился и, качнувшись вперед-назад, покорно замер в холодной мгле осенней ночи. Упругий гул уже запущенных моторов самолета стал слышен еще сильнее. Медсестра, статная молодая девка лет двадцати трех с круглым белым лицом и ярко накрашенными губами, накинув поверх форменного кителя синий китайский пуховик, – по ночам температура опускалась уже ниже нуля, – ловко выпрыгнула из машины.

– Никому не выходить, – сказала она тоном без тени сомнения, что все ее команды будут выполнены, и, сильно хлопнув железной дверью, семенящей походкой направилась к стоящему возле трапа летчику. Отодвинув фланелевую занавеску от окна, Роман видел, как они о чем-то разговаривали. Летчик нервно курил сигарету, а медсестра, прижимая полы пуховика высоко к подбородку одной рукой, показывала другой то на уазик, то на самолет, то вертела пальцем у своего виска, – видимо, разговор шел о рискованности всего груза, и, глядя на мешки с долларами и перебиравшего четки абрека, Рома понимал, что не он был причиной сомнений в выгодности этого рейса. Пилот, докурив сигарету и бросив окурок на бетонную плиту, растер его носком остроносого, поблескивающего матовым глянцем сапожка. Наконец, согласно кивнув головой, он снял фуражку, протер белым платком внутренний кант и нацепил ее обратно. Приставив ладонь ребром к носу и козырьку, проверил точность расположения кокарды строго по центру, и, даже не взглянув в сторону ожидавшего его окончательного приговора такого маленького автомобильчика, казавшегося детской игрушкой рядом с огромным пузатым ИЛом, начал быстро подниматься по трапу.

Девушка села обратно в машину рядом с шофером, немолодым вольнонаемным, умевшим держать язык за зубами. Одернув форменную зеленую юбку, она прикрыла колени, на которые, несмотря на свой почтенный возраст, водила не переставал пялиться. Обтянутые прозрачными колготками, еще по-девичьи худые, они из-за ее роста и каблуков торчали высоко над низким сиденьем.