Правила социологического метода

Получается, что преступление необходимо. Оно связано с основными условиями общественной жизни и уже потому полезно, ибо условия, с которыми оно связано, в свою очередь необходимы для нормального развития морали и права.

Действительно, ныне невозможно оспаривать того, что право и нравственность изменяются не только от одного социального типа к другому, но и в пределах одного типа при изменении условий коллективного существования. Впрочем, для того чтобы эти преобразования стали возможными, необходимо, чтобы коллективные чувства, лежащие в основе нравственности, не сопротивлялись изменениям и не были чрезмерно интенсивными. В противном случае они окажутся фактически неизменяемыми. Вообще всякая схема сама по себе выступает препятствием к появлению новой схемы, и уж тем более это справедливо для глубоко укорененных схем. Чем отчетливее проявляется известная структура, тем сильнее она сопротивляется изменениям; это одинаково верно для функционального и для анатомического строения. Исчезни преступления, данное условие не выполнялось бы, ведь эта гипотеза предполагает, что коллективные чувства обретают степень интенсивности, беспримерную в истории. Все хорошо в меру и в разумном масштабе. Власть, которой пользуется нравственное сознание, не должна быть полной, иначе никто не осмелится ей противостоять, и это сознание быстро окаменеет в незыблемой форме. Для его развития необходимо, чтобы могла проявлять себя индивидуальная оригинальность. При этом наряду с оригинальностью идеалиста, мечтающего возвыситься над своим веком, должна проявляться и оригинальность преступника, стоящая ниже своего времени. Одна не существует без другой.

Это еще не все. Кроме этой косвенной пользы преступление способно играть полезную роль в описанной эволюции. Оно не только подразумевает необходимость открытия пути для насущных перемен, но и в ряде случаев прямо подготавливает эти изменения. Там, где оно существует, коллективные чувства обладают надлежащей пластичностью для восприятия новых форм, а порой преступность в какой-то мере даже предопределяет ту форму, которую они примут. Сколь часто, если задуматься, преступление предвосхищает будущую нравственность, служит шагом в направлении грядущего! Согласно афинскому праву, Сократ был преступником, его осуждение состоялось в полном соответствии с законом. Между тем его преступление, а именно самостоятельность мышления, было полезно не только для человечества в целом, но и для родины Сократа. Оно подготавливало пришествие новой нравственности и новой веры, в которых нуждались тогда Афины, ибо традиции, которыми они жили до тех пор, перестали отвечать условиям их существования. Пример Сократа далеко не единственный, он периодически повторяется в истории. Свобода мысли, которой мы теперь пользуемся, никогда бы не утвердилась без того, чтобы запрещавшие ее правила неоднократно нарушались до своей торжественной отмены. Правда, в момент нарушения поступок был преступлением, так как он оскорблял чувство, остро испытываемое средним сознанием. Но это преступление было полезным как прелюдия к преобразованиям, важность которых назревала день ото дня. Предшественниками либеральной философии были многочисленные еретики, справедливо подвергавшиеся гонениям светской власти на протяжении Средних веков и почти до нашего времени.

С этой точки зрения основные факты криминологии предстают перед нами в совершенно новом виде. Вопреки общепринятым сегодня воззрениям преступник вовсе не является асоциальным существом, кем-то наподобие паразитического элемента, чуждого и не поддающегося поглощению тела внутри общества[63]

. Он исправно участвует в общественной жизни. Преступность, кроме того, нельзя более рассматривать как зло, для которого не существует установленных границ. Ни к чему радоваться, когда она опускается заметно ниже обыкновенного уровня, и можно быть уверенным в том, что такой мнимый успех чреват и непосредственно связан с каким-нибудь социальным расстройством. Так, число случаев нанесения телесных повреждений становится крайне незначительным в голодные времена[64]. Также должна обновиться или, скорее, должна быть пересмотрена теория наказания. В самом деле, если преступление равнозначно болезни, то наказание – это лекарство, оно не может трактоваться иначе; поэтому все дискуссии вокруг него сводятся к вопросу о том, каким ему быть, чтобы служить именно лекарством. Однако если в преступлении нет и намека на патологию, то наказание не призвано исцелять; его истинное назначение следует искать в другом.