Пределы нормы

Хорошенько поев, я откланялся. Мама собрала с собой гостинцев для дяди Паши. Я нес теплый пакет, бережно прижимая его к себе. Шел через пришкольный двор и увидел Веру. Она стояла в компании таких же, как и она, школьников. Содрогнувшись всем телом, я невольно замедлил шаг. Поздоровается, если заметит? Испугался, развернулся, вышел со школьного двора. Пойду другим путем, пусть тот и длиннее. Наши сокровенные «здрасте» не для посторонних глаз. Они только наши.

Конечно, теперь все остынет, невесело думал я, но я сберег нечто более ценное, чем горячее мясо с картошкой для старшего товарища.

Дошел до котельной, смотрю, Вера на качелях сидит, рюкзак на коленях. На ватных ногах подхожу к ней, внутри все застыло, вздохнуть больно.

– Здрасте, – сказала Вера, легонько оттолкнувшись от земли носочком сапога.

Кивнул, ответил, было слышно только мое «сте».

– Тепло у вас? – спросил я, хваля себя за смелость.

– Не жалуемся, – и она улыбнулась. Так искренне, так тепло. Будто хотела засмеяться, но с трудом сдержалась. А глаза не послушались.

– Меня Леша зовут.

– Я знаю, дядя Паша говорил. Я Вера.

– Я знаю.

– Дядя Паша говорил? – засмеялась Вера. – Да, дядя Паша давно здесь работает. Я еще маленькая была.

Я стоял перед ней молчаливый, напуганный, влюбленный.

– Я пойду – опустил глаза, и сбежал в свою котельную.

Конечно, уходил шагом, но еле сдержался, чтобы не побежать. Зашел, поставил пакет на стол, в одежде сел на кровать. Руки тряслись, и я спрятал их между колен.

Почему мне хорошо, когда Вера незрима, во мне, вокруг меня, а когда вот так, по-настоящему, хочется бежать?

Дядя Паша стоял у стола, один за другим открывая пищевые контейнеры, причмокивал, передавал благодарности маме.

Вера – облако, в котором я живу. Свет, проходящий сквозь меня. И я так часто кажусь себе окутанным ею, светящимся… Но я темный профиль на белом альбомном листе.

За окном пустые качели и грязные лужи. Все ждут свежего, чистого снега. И за столом сегодня кто-то сказал, наверное, мама: «скорее бы снежок выпал».

– Мне уйти надо, – говорю я Дяде Паше. Он так увлекся едой, что и присесть забыл, ел стоя.

– Так иди, у тебя ж выходной – ответил он невнятно, с набитым ртом.

Вышел на улицу. До встречи с Ладой оставалась пара часов. Суббота, есть шанс застать доктора дома. Сегодня я шел во всеоружии – в одной руке до боли в мышце стискивал свою решимость, в другой бережно держал горстку слов, среди которых было ее имя.

Шаги отбивали слова, но другие, питая эту решимость, заставляя улыбаться редким прохожим:

– Здрасте.

– Здрасте.

– Тепло у вас?

– Не жалуемся.

Я забывал обходить лужи и высохшие за ночь ботинки снова промокли. Да, лучше бы выпал снег.

И опять, дорогой, я рассказывал Вере свою историю. На следующий день после возвращения из больницы, после слез за закрытой дверью, мама выдернула из сети телевизор, унесла из дома компьютер. Посадила меня на диван рядом с собой, взяла мою руку. Не пей, Лешенька, и не кури, даже если предлагать будут. После школы не задерживайся – повторяла каждый день, подавая мне рюкзак. Она испугалась, понял я. Испугалась того, что сказал ей на прощание доктор, потому кричала на него в кабинете, плакала дома, а на утро взялась огораживать меня забором. Мы понимали, что она бессильна если одна. И я сказал ей «хорошо», сидя тогда на диване, и отвечал так каждый раз на ее просьбу не задерживаться после школы.

Поэтому я иду сейчас не к маме, объяснял я Вере, она пуглива. Я иду к доктору, потому что ему нечего бояться. У него есть статоскоп, белый халат и медицинская энциклопедия, и нет любимого сына с диагнозом шизофрения.

– Здрасте.

– Здрасте.

– Тепло у вас?

– Не жалуемся.

О своем диагнозе, продолжил я, согрев на секунду душу нашими голосами, я узнал совершенно случайно, подслушал мамин разговор с подругой. Она опять плакала, ей, почему то, все время было меня жалко. Я записался в городскую библиотеку, заказал книгу по теме. Книга была старая, еще советских времен, с черно-белыми фотографиями. Прочитал оглавление, пролистал, всмотрелся в фотографии и ужасно себя забоялся. Это не я, Вера, придумал быть моему профилю темным, не от злобы на себя за все те смерти я слишком сильно давил на серый карандаш, это оказалась тень недуга, мы все ходим с такими лицами, я видел их в той книге. Спасибо маме за забор, ведь что-то обязательно должно отделять нас от мира – решетка, оградка, колючая проволока…

Вбежал по ступеням, остановился у двери доктора, а за ней опять крики. Я опять не вовремя. Вышел из подъезда, постоял минут пятнадцать. Та, которую держал в правой руке, извивалась, вырывалась, хотела убежать. Вернулся, приложил ухо к двери. Все тихо. Постучал. Долго не открывали. И наконец, щелчок замка, дверь приоткрылась, лицо Алены Игоревны.

– А, это ты? – сказала шепотом. Несколько секунд хмурясь, смотрела мне в глаза – завтра приходи, – подумав, добавила – в шесть, понял?

Я кивнул.

Захлопнула дверь. Слышал, как она крикнула: «Соседка», видимо, отвечая на вопрос мужа.