Претерпевшие до конца. Том 1

Аля прошла мимо поражённого её словами свёкра и в тот же день покинула его дом. В отцовский она не вернулась. Там в её отсутствие окончательно утвердилась на хозяйстве мачеха. Да и не хотелось свою грязь на отцовский порог, под отцовскую крышу нести. Не смела и глаз на него поднять.

Попросилась к Лукерье жить. Старуха совсем сдала, обезножела. Прошамкала с печи:

– Живи, мне что. Допокоишь меня и за хозяйку оставайся…

Так и зажили.

А с Филькой Аглая порвала, как обещала свёкру. Хотя тот то и дело подкарауливал её на улице, уговаривал, грозил и даже умолял. Видно, и впрямь присушила его. Даже такого… Блазнило снова поддаться искусу, но держалась. Свёкру обещала. Да и Нюрку жаль с её уже просящимся на Божий свет ребёнком. До которого собственному отцу никакого дела… И что он за человек? Но пусть, пусть… Как ему жить, дело его. А она, Аля, какой бы подлой не была, семьи рушить не станет. Глядишь ещё, сойдёт с него дурман этот, заживёт с женой по-людски…

Марья Евграфовна уехала на фронт. Стала Аглая вместо неё в амбулатории работать. Хоть и мало знала, но всё лучше, чем ничего. Чему-то же и научилась за несколько лет, что рядом с барышней трудилась.

Вот только скоро перестали к ней люди ходить. Шушукались бабы меж собой, что мужикам их Аглашка в своей амбулатории совсем не врачебную помощь оказывает. Это, конечно, наветы были. Не до того ещё позабыла себя Аля, чтобы в амбулаторию, в дом праведницы Марии для греха кого водить. Да только Филька оскорблённый расстарался. С женой замиряясь, наврал ей про Аглаю разного, вымещая обиду. А та, известная болтушка, своим товаркам наплела небылиц, и поползли такие слухи, что и пересказать у доброго человека язык не повернётся.

Так и последнего удержу не стало. Коли всё равно такая слава пошла, что бабы стороной обходят из презрения, а мужики из опасения, кабы бабы что не заподозрили, то и вовсе терять нечего. Живи, оправдывай «славу»…

Тут ещё и Лукерья преставилась. Отошла тихонько, как не жила вовсе. Стала Аля одна в её маленькой, покосившейся избёнке жить. Стояла та избёнка на краю деревни, чуть на отшибе. Здесь земля поднималась, и оттого возвышалось лукерьино жилище на юру, всем ветрам и взорам открытое.

Скоро засудачили в деревне, что зачастили к молодой вдовице гости. Ходят, крадясь огородами, по-воровски. Всё больше в ночное время. И на сей раз уже не врали. Приезжавшие в отпуск солдаты из тех, кого ещё не обженили, знали, куда идти, чтобы ночку скоротать.

Катились дни в забвении. Словно бы солнце погасло, и воцарился вечный сумрак. Сладко-удушливый, хмельной… Проходила Аглая по деревне, высоко подняв голову, нарочито медленно, поглядывая на воротящих лица баб с насмешкой, мстя им за их гордое презрение. Мужики косились ей вслед, одни усмехались, другие сплёвывали:

– Этакую лярву бы да плетьми по заду! Чтоб до мозгов проняло!

– Такую уже ничем не проймёшь! Вона как пошла! Чисто барыня! Сучье вымя…

Мачеха, случись повстречаться, пугливо переходила на другую сторону улицы. Отца Аля обходила стороной сама. Боясь встретиться с ним глазами… Случись увидеть лишь издали его мосластую фигуру, она мгновенно утрачивала свою выработанную для всех прочих нахальную повадку, сникала, придавленная стыдом. А потом горько плакала, вернувшись к себе, вспоминая светлую и безмятежную жизнь с отцом. Бедный-бедный отец… Разве он заслужил под старость лет такой позор? Лучше бы уехать вон из деревни, чтобы и не напоминать о себе. В город, например. Найти работу… Хоть бы самую чёрную. Да и сгинуть, наконец. Ни самой не страдать, ни хороших людей не позорить… Отца, Тёмушку, дядю Антипа…

Как-то в такой именно покаянный час поскрёбся кто-то слабо в дверь. Вздрогнула Аля. Неужто принесло опять кого? Но и усомнилась. Обычные её гости не так стучали. А тут – точно мышь скребётся. Открыла и замерла в удивлении. На крыльце стояла согбенная, едва держащаяся на ногах, закутанная по-старушечьи в шушун Софья. Гостья бледно улыбнулась:

– А я думала, нет тебя… Стучу, стучу…

– Так громче бы надо, не слышала я.

– Не могу я громче, – виновато ответила Софья. – И крикнуть голоса не стало… Хвораю я. Шибко…

– Так к доктору бы вам, – смутилась Аглая, вдруг почувствовав, что совсем разучилась говорить с людьми. Просто с людьми. Хорошими. Для которых всегда и ласковый взгляд находила, и доброе слово. Привыкла лаять – на тех, кто презирал и плевал вслед. Привыкла грубить и говорить развязно. А, вот, понадобилось совсем другие слова сказать, а тон оставался всё тем же… И от несоответствия его и положения покоробило.

А Софья точно и не замечала. Стояла-колыхалась. Прозрачная, слабая. Как бледный мотылёк на осеннем ветру. Ответила, качнув головой:

– Не нужен мне доктор. Я и без него про себя знаю… Мне бы только по хозяйству… Не управляюсь сама. И за сорванцами моими приглядеть. Чтоб не баловали… Не откажешь? – голос Софьи звучал смущённо-просительно.

У Аглаи ком подкатил к горлу. Не сразу нашлась с ответом.

– Почему ко мне?.. Разве вы не знаете, к кому пришли? Какая я?