Претерпевшие до конца. Том 1

Филька, Тёмкин старший братец, на Аглаю заглядывался и прежде. И живя с ним под одной крышей, она не раз примечала, что смотрит он на неё совсем не по-родственному, не по-братски. Даже брюхатой жены не стесняясь. Покуда Тёмушка рядом был, Аля лишь взгляд отводила, внутренне негодуя на деверя. При своей жене на жену брата смотреть, как кот на сметану – есть ли в нём стыд? Впрочем, Филька не на одну Аглаю заглядывался. Известный был на всю деревню охотник до женского полу. Особливо как заложит за воротник. Был Филька невысок, неказист, но бабам отчего-то нравился. Видать, за весёлый бесшабашный норов. Весел был Филька, что и говорить! И на гармони сыграть, и сплясать, и спеть – на всё мастак. Ещё в жениховскую пору на всю деревню песни распевал. А подчас, расшалясь да разогревшись, скоромные частушки горланил да шутковал озорно, за что бывал не раз бит. Но Филька не обижался, продолжая чудить. Даже женитьба несильно его остепенила. Всё так же постреливал он плутоватыми, озорными глазами на чужих жён и невест, норовя подчас ущипнуть иную. И всё так же они, хотя и ругались для виду, а не могли рассердиться всерьёз. Чем-то брал их этот балабол и хвастун.

С отъездом брата Филька осмелел. Всё чаще начал заглядываться на Аглаю. А она в нахлынувшем томлении одиночества уже не отворачивалась, не сторонилась, как раньше. И, вот, как-то, когда никого из родни не было дома, скользнул он за нею в амбар, а с того дня и пошло… Уже сама Аля поджидала Фильку, уже сама искала встреч.

Время от времени ещё находил на неё ужас от того, какой она стала. Вспоминала кошмарную ночь… И чувствовала, что вся жизнь обращается этой ночью. Что теперь уже сама душа её грязна, как то изорванное тряпьё, что срывала она тогда с себя в доме Марьи Евграфовны… Вот только душа нага. С неё так просто грязного покрова не сорвёшь, не отмоешь горячей водой и мылом…

Но ужас отступал, и всё катилось по-прежнему. Филька умел тяжкую думу прогнать. Поняла Аля, почему так льнули к этому неказистому мужичонке бабы… Известие о гибели Артемия ничего не изменило. Вздыхал Филька:

– Вот, ты и вдовушка теперь. Эхма! И для чего это я, дурак, на Нюрке жениться поспешил? Теперь бы свободен был, на тебе б женился.

– И так же от меня с чужими бабами по углам таился?

– От тебя нет! – ухмылялся щербатым ртом Филька. – Они тебе все в подмётки не годятся. Вот же Тёмка! Такой рохля был, а такую бабу заобортал! Таких, как ты, нет. Ты… как зелье какое-то. Раз пригубил, уже не отстанешь. Ведьма ты, вот что. Я ж из-за тебя Нюрку свою позабыл вовсе.

– Полно молоть-то, – поморщилась Аглая, лениво натягивая рубаху и прибирая волосы. – Дитё у вас скоро будет, а ты всё…

– Так ведь то ж до тебя ещё! Вот, знаешь, – Филька приподнялся, – скоро отстрою я свой дом, заведу заимку… У лугов, где покосы у нас. Вот, будем туда с тобой закатываться. Ты только смотри! – пригрозил. – Брюхатеть не вздумай! А то вся деревня прознает про нас… Когда бы Тёмка жив был…

Аглаю передёрнуло от такой рассудительной подлости. Ответила сурово, резко скинув с плеча горячую филькину лапищу:

– Кабы муж был жив, я бы с тобой, чёртом, не спуталась!

Только посмеялся Филька – чувство стыда было ему явно незнакомо.

Деревня не прознала про их грех. Зато прознал Антип Кузьмич, застукав как-то на заре всё в том же амбаре. Зарычал благим матом, не давая волю голосу, чтоб не побудить домочадцев и соседей.

– От я тебя сейчас, с-сукиного сына! – вытянул сына батогом по спине.

Филька вскочил, запрыгал в чём мать родила, ловко уворачиваясь от новых ударов и прикрывая рукой срам:

– Бать, остынь! Покалечишь же!

– Я б тебя, гада, покалечил! Так, чтоб чужих баб не портил!

– А дед Макар из Писания читал, что долг брата восстановить семя усопшего брата! Святое дело!

– Я тебе покажу святое дело, отродье ты этакое! – всё-таки настиг Кузьмич Фильку, огрел ещё дважды батогом. С тем и унёс тот ноги, едва прикрывшись прихваченной одежонкой.

Теперь навис грозно свёкор над Аглаей, успевшей кое-как одеться. Замахнулся было и на неё, но потом сплюнул только:

– Не стану об тебя руки паскудить. Но чтоб ноги твоей в доме моём больше не было. И если прознаю, что ты с Филькой опять блудишь… – покачал головой. – Сама как хочешь живи – слава Богу, детей с Тёмушкой не нажили – а в моём дому не паскудь. Уразумела, что ль?

– Уразумела… Сегодня же уйду, – покорно кивнула Аля.

Замялся старик, растратив гнев, сменил тон:

– Вдовой в твои годы, едва мужа узнав, быть тяжко. Дело понятное. А Фильке своему я цену знаю. Но взяла бы ты себя в руки, девка. У тебя жизнь вся впереди.

– Что это вы, батя? Никак пожалели меня?

– А что ж я зверь, по-твоему? Ты же на моих глазах росла, и не чужая, чай…

– Зря вы это, – Аглая тяжело поднялась.

– Что – зря?

– Пожалели зря… Не знаете вы ничего. А я ведь подлая… Тёмушка святой был, а я подлая. И в руки меня взять некому, батя. И обратной дороги мне нет. В трясину-то только ступи – так и затянет. Так что не жалейте меня. Я того не стою.

– Что мелешь-то, дура? Бога побойся!

– Никого я теперь не боюсь, батя… Пропащая я!