Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Ах, мсье! Расстаньтесь с мыслью принять меня днем. Есть опасность, что к Вам прибудут лишь мои жалкие останки!

Я пришлю завтра узнать, какой час вечера Вы посвятите мне. Голландская почта отбывает только утром в понедельник. Подвергнуть опасности самое мою жизнь – вот та единственная жертва, которую мне ещё оставалось принести этим ружьям, – я принес и её. Не будем же, прошу Вас, рисковать человеком, столь нужным для дела, принуждая его показываться на улицах днем!..»

Он берет фиакр и отправляется домой, но принимает меры предосторожности, отпустив его шагов за шестьсот, чтобы кучер не знал, куда привез седока. Предосторожности, разумеется, липовые. В его дом могут в любую минуту нагрянуть новые толпы, чтобы найти в его подвалах проклятые ружья, которых там нет. Он страшно рискует, чего, видимо, никак не могут понять ни министр, ни мошенники, которым он, как он верно заметил, «столь нужен для дела» живым. Утром он пишет вновь:

«Судите о моем рвении по самоотверженной храбрости, проявленной вчера вечером. Его ничто не охладит, но мое имя сунули во все списки подозрительных клубов, хотя я и ногой не ступал ни в один из них, я никогда не был даже в Законодательном собрании – ни в Версале, ни в Париже.

Вот так действует ненависть! Всё, что может обратить на человека ярость обманутого народа, говорится в мой адрес. Таковы причины, мешающие мне увидеть ас днем. От моей смерти никакой пользы не будет, моя жизнь может ещё пригодиться. В котором же часу желаете Вы принять меня сегодня вечером? Мне час безразличен, начиная с семи вечера, когда смеркнется, и до завтрашнего рассвета…»

Положение Франции всё ухудшается. Пруссаки продвигаются, по счастью, медленней, чем бы могли, но их задерживают не революционные армии, которые в результате неудачных маневров оказываются не перед ними, а за ними в тылу, а проливные дожди, которые оставляют оккупантов без продовольствия и дорог. Министры, натурально, мечутся, как угорелые. Времени у них действительно нет. Да и вряд ли кому может прийти в голову, что этот вполне штатский и старый уже человек проявит такое мужество и действительно станет рисковать жизнью ради отечества.

Министр назначает ему десять вечера, едва ли надеясь увидеть его, ведь чуть не весь город охотится на изменников, а этот надоедливый Бомарше значится одним из первых среди них. Но старому конспиратору всё нипочем. Мало ли он скрывался от тайных агентов всех стран? Мало ли вытворял разных фокусов, вроде нападения в одном немецком лесу, лишь бы сбить с толку погоню. Он и на этот раз скользит не узнанной тенью мимо патрулей и добровольных любителей крови. Он является, и ему говорят, что встреча перенесена на другой день, но в тот же час. Он приходит – встречу снова переносят на завтра. Он ответил письмом.

Кажется, терпение его должно лопнуть. Не пора ли ему отступить? Не пора ли махнуть рукой на безнадежное дело и укрыться где-нибудь подальше от гильотины, на которую отправляют по приговору суда, и от фонарей, на которые отправляют по прихоти случая и разъяренной толпы? Что удерживает его в Париже и заставляет так рисковать?

Впоследствии он сам объяснит, и это объяснение мне представляется верным. Они лучше всего объясняют его оригинальный и прочный характер:

«Прежде всего я хотел послужить отечеству. Мое состояние было под угрозой. Обиды, накапливаясь одна за другой, преобразили мое усердие в упрямство. Я хотел, чтобы эти ружья прибыли во что бы то ни стало… “Ах, ты не хочешь, чтобы нация получила их, потому что не ты их поставляешь, – говорил я, – так она получит их вопреки тебе!”

Опасности, мне угрожавшие, и те, что – увы! – всё ещё продолжают угрожать, обращали мою храбрость в ярость. Бедная человеческая природа! Тут были затронуты мое самолюбие и гордость! К тому же я говорил себе: “Если эти господа, с их козырями всесильной власти, с их безмерным корыстолюбием и возможностью пролезть всюду… если они возьмут надо мной верх, я просто ничтожная скотина; ведь они же – ловкачи. Народ обманут. Они получат ружья, которых жаждут, а я буду заколот!»

Дело оборачивалось ещё одной стороной, я не мог отступиться. Я забыл обо всем – о самолюбии, о своем достоянии, я хотел одного – одержать победу. Я призывал на помощь осторожность со всеми её ухищрениями тонкостями! Я говорил: нужно попрать тщеславие. Я обещал отечеству партию оружия. Вот цель. Её необходимо достичь. Всё остальное – только средства. Если они не бесчестны, годятся любые, лишь бы они вели к цели. Мы сбросим леса наземь, когда чертог будет достроен. Не будем пока задевать этих господ!..»

А господа как будто нарочно испытывают его. Министр приглашает его на заседание Совета министров в восемь часов утра. Идти среди бела дня? Вряд ли этого подвига ждут от него. Он идет, захватив свой драгоценный портфель. Натурально, министр удивлен, когда он вдруг появляется в его кабинете. Они обмениваются любезностями: