Это придворное искусство наблюдать за людьми тем более приближается к действительности, что оно никогда не бывает направлено на то, чтобы просто рассмотреть человека самого по себе, как существо, получающее важные указания в первую очередь от себя самого. Скорее, в придворном обществе индивида всегда рассматривают в его общественной связи, как
Причем здесь нет ничего такого, что могло бы породить в человеке склонность вводить себя самого в заблуждение относительно мотивов своего поведения. Как уже говорилось, он вынужден искать за скрытым и сдержанным для стороннего наблюдателя поведением других их подлинные мотивы и побудительные силы. Он почувствует себя потерянным, если не сумеет снова и снова обнаруживать за внешней бесстрастностью других лиц, конкурирующих с ним за возможности сохранения и приращения престижа, их побудительные аффекты и интересы. Точно так же придворный должен знать что-то и о своих собственных страстях, чтобы уметь действительно маскировать их. Не только в поле буржуазной, капиталистической конкуренции, но уже и в поле придворной конкуренции сформировалось представление об эгоизме как побудительной силе человеческих действий, и из этого общества произошли первые откровенные описания человеческих аффектов в Новое время. Вспомните, например, «Максимы» Ларошфуко.
Искусству наблюдения людей соответствует искусство
Придворный человек описывал себя прежде всего в речи и действии, — в специфического рода действии. Его книги суть не что иное, как непосредственные органы общественной жизни[98]
, части бесед и светских игр или, как большая часть придворных мемуаров, несостоявшиеся беседы, разговоры, для которых по той или иной причине не было собеседника. Поэтому в придворных книгах для нас особенно хорошо и непосредственно сохранена та позиция, которую занимали эти люди в самой жизни.Поскольку искусство наблюдения за людьми было для придворных людей одним из самых жизненно важных умений, понятно, что описание людей доведено до высокой степени совершенства в придворных мемуарах, письмах и афоризмах.
Тем самым, исходя из условий придворного общества, для французских писателей и французской литературы был проложен путь, который про должает целый ряд авторов вплоть до самого последнего времени[99]
. Причины этого, по крайней мере отчасти, связаны, возможно, с сохранившимся парижским «хорошим обществом» как непосредственным наследником придворных нравов.