Придворный

– Тех немногих идей, что я уже высказал, – будто не замечая общего оживления, ответил синьор Оттавиано, – вероятно, достаточно, чтобы помочь государю быть добрым, насколько это возможно в наши дни, но, чтобы разобрать дело подробнее, потребуется гораздо более долгий разговор.

Синьора герцогиня благосклонно кивнула:

– Поскольку это не стоит нам ничего, кроме слов, говорите, пожалуйста, все, что приходит вам на мысль полезного для обучения вашего государя.

XXXI

Синьор Оттавиано с готовностью продолжил:

– Я научил бы его и многим другим вещам, государыня, – при условии, что разбирался бы в этом сам, – среди прочего тому, как выбрать из подданных некоторое число благородных людей, наиболее известных и мудрых, с которыми он обсуждал бы любое дело, даровав им право и полную свободу высказывать без обиняков свое мнение, и относился бы к ним так, чтобы всем было понятно, что он обо всем хочет знать правду и ненавидит самую малейшую ложь. Кроме этого совета знатных, я порекомендовал бы выбрать людей и из народа пониже, составив из них народный совет, который пусть сообщается с советом знатных по всем городским нуждам, принадлежащим как к публичной, так и частной сфере. И таким образом все – государь как голова и знать с простым народом как члены – составят единое слаженное тело, правление которого будет исходить преимущественно от государя, но при участии остальных. Так государство будет иметь форму, составленную из трех видов доброго правления – монархии, аристократии и народоправства{473}.

XXXII

Затем я показал бы ему, что из всех попечений государя важнейшим является попечение о справедливости; и ради ее поддержания на важные посты следует выбирать мудрых и испытанных людей, чье благоразумие подлинно, то есть соединено с добротой, ибо иначе оно будет не благоразумием, а изворотливостью. Без этой доброты все искусство, вся изощренность казуистов будут не чем иным, как разрушением и погибелью и для законов, и для судей, а вина за всякое их преступление падет на того, кто назначил их на должность.

Я сказал бы, что от справедливости зависит и благоговение перед Богом, которое является долгом для всех, а в первую очередь для государей, которые должны любить Его больше чего-либо другого и к Нему, как к истинной цели, направлять все свои действия и, по слову Ксенофонта, чтить и любить Его всегда, но особенно в благоденствии, чтобы с более основательной верой просить Его о милости, когда окажутся в беде{474}. Ибо невозможно править хорошо ни собой, ни другими без помощи Бога, который добрым порой посылает благоприятную судьбу как свою служительницу, избавляя их от больших опасностей, а порой отвращает ее, чтобы они не забывали ни о Нем, ни о человеческой осмотрительности, задремав в покое. Ведь осмотрительность подчас исправляет неприязнь фортуны так же, как искусный игрок в кости исправляет неудачные броски умелым ведением игры.

Еще я, конечно, советовал бы государю быть поистине благочестивым, но не суеверным, и не увлекаться пустяками чародейства и предсказаний; ибо, соединяя с человеческой предусмотрительностью благочестие и истинную религию, он заслужит и благоприятную фортуну, и покровительство Бога, что лишь умножит его успехи и в дни мира, и в дни войны.

XXXIII

Еще я рассказал бы ему, как должен он любить свое отечество и свой народ, не слишком порабощая его, чтобы не стать ненавистным, – ибо из этого возникают мятежи, заговоры и тысяча других зол, – и не отпуская слишком на волю, чтобы не вызывать к себе пренебрежения, от чего происходят в народе распущенность и разврат, грабежи, воровство, убийства без всякого страха перед законом, а часто – падение и полная гибель городов и царств. Затем – как он должен любить своих приближенных всякого ранга, соблюдая полное равенство между всеми в одних вещах, таких как справедливость и свобода, и разумное неравенство в других – в щедрости вознаграждения, распределении почестей и назначений сообразно неравенству заслуг, которые не должны превосходить наград, уж лучше пусть награды щедростью превосходят заслуги. За это подданные не просто полюбят, но станут обожать государя, и ему не понадобится для охраны своей жизни обращаться к иностранцам, ибо его будут охранять соотечественники – как для своей, так и для его пользы. И любой будет охотно повиноваться его законам, видя, что государь сам повинуется им, будучи их стражем и неподкупным исполнителем. Так он составит о себе среди народа столь твердую репутацию, что, даже если ему случится когда-нибудь сделать нечто противоречащее закону, все будут знать, что это делается для доброй цели, и отнесутся к его воле с тем же уважением, как и к самим законам. И души граждан будут обузданы так, чтобы добрые не стремились иметь сверх необходимого, а злые – не могли.