Придворный

И я надеюсь, что это счастье нам еще доведется увидеть, если получит корону Франции – пошли ему Бог долгую жизнь! – монсиньор Ангулемский, подающий о себе столько надежд, о чем три дня назад говорил синьор Маньифико; а корону Англии – синьор дон Генрих, принц Уэльский{486}, который ныне возрастает во всякой добродетели рядом со своим великим отцом, как нежный побег в тени прекрасного многоплодного дерева, чтобы оно обновилось в еще большей красоте и еще большем плодоносии, когда настанет срок. Ибо кажется, что в этом государе природа пожелала показать всю свою щедрость, совместив в одном теле столько совершенств, сколько хватило бы украсить бессчетное множество людей, как пишет оттуда наш Кастильоне, обещая рассказать еще больше по своем возвращении.

Вставил слово и мессер Бернардо Биббиена:

– Великие надежды подает о себе и дон Карл, принц Испании{487}: не достигнув еще и десяти лет, он выказывает столько ума и столь верные признаки доброты, осмотрительности, скромности, великодушия и всякой добродетели, что если корона христианской Империи, как ожидают, достанется ему, то, как можно думать, он затмит имена многих древних императоров и сравняется славой с самыми знаменитыми государями, правившими когда-либо.

XXXIX

Немного переведя дух, синьор Оттавиано продолжил:

– Итак, я думаю, что таких – и столь божественных – государей послал на землю Господь, подобными по юности, военной силе, величию их государств, красоте и стати, чтобы они были согласны между собой и в этом благом устремлении. А если суждено быть между ними какой-то зависти и соперничеству, то пусть лишь в том, кому из них быть первым, наиболее ревностным и пылким в таком достославном подвиге.

Однако довольно об этом; вернемся к нашему рассуждению.

Мессер Чезаре, те дела, которые, как вы того желаете, должен делать государь, и я считаю весьма великими и похвальными. Но учтите, что, если он не знает того, что я хочу ему внушить, не обучил этому свою душу и не направил ее по пути добродетели, навряд ли он сумеет быть великодушным, щедрым, справедливым, решительным, благоразумным или обладать другими качествами, которые от него требуются. А я хочу сделать его таким не ради чего иного, как для того, чтобы он мог проявлять эти качества на деле. Ибо как не все, кто строит, хорошие архитекторы, так не все, кто дает, поистине щедры. Ведь добродетель никогда и никому не вредит. При этом многие похищают добро у одних, чтобы раздаривать другим; они щедры за чужой счет; иные дают тем, кому ничего не должны, оставляя в беде и нищете тех, перед кем обязаны; иные дают нехотя и почти с презрением, так что видно, что делают это принужденно; иные не только не делают это прикровенно, но созывают свидетелей и прямо-таки трубят о своих милостях; а есть и такие, что, как безумные, в один момент вычерпывают до дна свой источник щедрости, так что потом пользоваться им уже не могут.

XL

Значит, в этом, как и в других вещах, надо быть рассудительным и руководиться благоразумием, которое непременно должно сопутствовать всякой добродетели. Ведь добродетели, по сути своей являясь серединой, недалеки от крайностей, то есть пороков; и немудрый легко впадает в эти крайности. Как трудно в круге отыскать точку центра, так же трудно отыскать точку добродетели, находящуюся посередине между двух крайностей, которые порочны, – одна как недостаток, а другая как излишек, – и мы уклоняемся то к одной, то к другой. Это можно понять из удовольствия и отвращения, которые мы чувствуем в себе: ради первого мы готовы делать то, чего не должны делать; из-за второго отказываемся делать то, что должны. Хотя удовольствие намного опаснее: наше суждение часто повреждается им. Но поскольку трудное дело – познать, насколько человек удален от добродетельной середины, нам приходится самим понемногу сдвигаться в сторону, противоположную той крайности, к которой мы сознаем себя склонными: похожим образом выпрямляют искривленные жерди. Вот и мы таким способом приблизимся к добродетели, находящейся, как уже сказано, в серединной точке.

Выходит, стало быть, что погрешаем мы многообразно, а исполняем наш долг лишь одним-единственным образом, подобно лучникам, которые попадают в цель, пустив стрелу лишь в одном-единственном направлении, а пустив в любом другом, промахиваются. И часто иной государь, желая быть человеколюбивым и любезным, допускает бесчисленные поступки, роняющие его достоинство, и настолько унижает себя, что его презирают. Другой, желая поддержать ту торжественную величавость, о которой у нас шла речь, соответствующей властью, становится суровым и нетерпимым. Иной, желая слыть красноречивым, производит тысячу неестественных движений и разражается длинными нарочитыми сплетениями слов, слушая только себя самого, в то время как остальные не знают, куда деваться от скуки.

XLI