Приключения режиссера

Но – стоп! Лучше не приоткрывать тайны великих…

Премьера

Перед премьерой кто-то плюет в туфлю, кто-то теребит занавес. Когда актеры утверждают, что не волнуются, – врут! Любой профессионал нервничает, а тревога его порой проявляется неадекватно.

Ширвиндт перед премьерой становится такой флегматичный, как будто спит. Когда Александр Анатольевич ни на что не реагирует, я понимаю: волнение невероятной степени. Внешне он просто кажется заторможенным, но за этой вечной маской с трубкой скрывается человек на грани нервного срыва! У него все рубашки становятся сырыми: премьера есть премьера.

Людмила Марковна Гурченко, наоборот, развивала необыкновенную активность. Она думала, что сейчас, перед самым выходом на сцену, еще возможно что-то изменить, дотянуть. Здесь, конечно, сказывалось кинематографическое прошлое: надо быстро вскочить в кадр и собраться мгновенно.

За Сашу Домогарова я просто боюсь, потому что перед премьерой он перестает спать. Самое, кстати, опасное для режиссера, ведь актер хлопнется в обморок – и все.

Я не знаю, как спит Сережа Безруков, работая одновременно в пяти местах. Но у него тоже своя мания: он приезжает намного раньше остальных, идет на сцену и проверяет все сам до последнего гвоздя, до последнего шва.

Я однажды пошутил: еще чуть-чуть – и у Сергея разовьется комплекс Нижинского, который боялся, когда уже заболел, что Дягилев ему насыплет стекла. Так и Безруков тщательно проверяет деяния каких-то мифических врагов и способен довести людей до истерики: почему что-то торчит из пола и тому подобное. А внешне он суперспокоен, никогда не поймешь, что творится у него внутри.

Нина Дробышева перед премьерой неимоверно много курила. Дым висел в гримерке. Слава богу, сейчас везде индикаторы пожарной безопасности, и она перестала, иначе машина приезжала бы за машиной.

С Маргаритой Тереховой происходило что-то ритуальное. Сначала я думал, она танцует, причем ее совершенно не волнует, что перед спектаклем поправляют реквизит, осветители кричат, свет уходит – она в полной темноте продолжала свои пассы. В этот момент сосредоточения актриса никого не видела. Потом я понял, что так она вспоминала свои мизансценические точки. Про себя, вероятно, шептала текст и за партнера тоже. Двигалась очень плавно – почти плыла. Осталось пять минут до выхода – убегала переодеваться. Выходила из гримерки только на спектакль, ни на кого не глядя. Ведь некоторые актеры рассказывают анекдоты за минуту до появления на подмостках. У каждого своя психология: кому-то надо собираться, а кто-то, наоборот, если будет собираться, то перегорит и сыграет отвратительно.

Я знаю, например, что очень тщательный Тараторкин – из тех, кто любил все делать заранее. Такой же и Георгий Степанович Жженов, у него это от старой школы осталось. Он уже на первую репетицию пришел с выученным текстом – вообще караул!

Совершенно другой Юрий Васильевич Яковлев: не то что на первой репетиции, а даже в момент премьеры не угадаешь, какой текст он скажет, потому что обожал импровизировать. А когда спектакль шел по сто-двести раз, ему становилось скучновато, и он начинал шалить. Абсолютно вахтанговское качество – суметь расколоть партнера.

У всех звезд свои пригорки-ручейки…

«Псих»

Такое было возможно только в России. В психушке скрывались, пытались найти уединение и выжить. Это была своего рода внутренняя эмиграция, но меня не интересовала политика, меня интересовало крушение личности. Дело в том, что человек, находящийся в таком заведении, оказывается абсолютно приближен к смерти, потому что у него нет никаких обычных человеческих связей, ничего, что насыщало бы его бытовую жизнь. У него нет даже своей одежды. Он раздет, обмыт, переодет и как бы уже готов к последнему пути. Мальчик лег в психушку написать повесть или романчик, как он говорит, тщеславно лелея мысль, что напишет что-то гениальное и станет знаменитым. Но такими вещами шутить нельзя, и он совершенно не заметил, как был этой средой поглощен. Его энергетику отсосало страшное ненормальное пространство. Оно опустошило человека – и к финалу перед нами молодой старичок, который за два месяца прожил целую жизнь – все перечувствовал и все пережил. Здесь меня не интересовало время физическое, мне было важно понятие времени психологического, которому я верю гораздо больше, потому что для человека оно имеет высший смысл. А смысл этот в том, насколько активно и насыщенно мы живем, а не как долго пребываем на свете…