Приключения режиссера

Иногда Люся сама придумывала себе испытания. Готовясь к фильму «Помни имя свое», она решила, что, раз играет лагерницу, сама должна нечто подобное пережить. Они с Колосовым поехали в Освенцим на несколько дней. Там было хорошо сохранившееся, приспособленное для жизни помещение: кабинет коменданта лагеря. За окном – забор с колючей проволокой, сторожевые вышки. Вроде бы все как надо. Но Люсе этого оказалось мало – она упросила музейных работников разрешить ей провести ночь в бараке. Там в одной из витрин – обувь погибших в лагере детей. Люся рассказывала: «Я всю ночь сидела и смотрела на эти ботиночки, и утром у меня прибавилось седых волос». Мне кажется, дети – это была для нее вообще больная тема. Люся говорила: «Хорошая актриса – всегда плохая мать, совместить эти вещи невозможно». Хотя, насколько я могу судить, она была для своего сына Алеши замечательной матерью. Понятно, что они с Колосовым постоянно куда-то уезжали и сын оставался на каких-то помощников. Но любить-то она его всей своей касаткинской душой любила…

Людмила Ивановна вообще была очень теплой, настоящей, позитивной. Помню, я ее спросил: «Какие цветы ваши любимые?» Она вдруг ответила: «Подсолнух! Он похож на меня. Такой же круглый, яркий, солнечный!» И этот кусок я вставил в наш спектакль «Школа любви», где Касаткина играла чудаковатую графиню Матильду Шарден.

В последние годы на спектаклях у нее стал из памяти вылетать текст, вдруг раз – белый лист. Подошла ко мне, взяла за лацкан пиджака:

– Андрей, вы очень талантливый режиссер! (Она всегда, когда хотела чего-то добиться, говорила, что ты талантливый.) Придумайте, как быть…

– Людмила Ивановна, как только забываете текст, бейте чечетку!

– В каком смысле?

– В прямом! Умеете?

– Да, я занималась степом.

– Мы за кулисами поймем, что у вас вылетел текст, и тот, кто рядом, подскажет.

И она начала бить чечетку, приводя зрителей в восторг, они-то думали, что так и задумано. Ну и потом – графиня же с прибабахом.

Не могу не рассказать одну смешную историю. В сцене, где графиня приводит промокшего от дождя Гарольда (Толя Руденко) домой, предлагает ему чай и кальян, есть фраза: «Хороший, я сама пробовала». Людмила Ивановна почему-то придумала продолжение: «Кальян хороший, я сама пробовала, на травах». Ну ладно. В другой раз: «Кальян хороший, сама пробовала, я туда добавила маковых зернышек». Она не понимала, почему в зале хохочут, особенно молодые, осознающие, что речь идет о наркотиках. Но я ее не поправлял: пусть будет – Матильда Шарден в таком возрасте, когда может позволить себе все.

А потом случилось невероятное. То, как за ней ухаживала и как вытаскивала Касаткину из самых сложных ситуаций Голубкина, я не видел у других партнерш. Когда у Людмилы Ивановны начинала реально кружиться голова, Лариса ее подхватывала так, что никто этого не замечал. Известно, что от любви до ненависти один шаг, а Голубкина сделала его от ненависти до любви…

В последний год Люся очень плохо себя чувствовала. Ее мучили приступы, спазмы дыхания… Иногда она говорила: «Нет, сегодня уже не выйду на сцену! Не могу». Но выглядывала из-за кулис в зал, видела, что зрители уже ждут… И брала себя в руки. Причем из-за кулис на сцену она шла тяжелобольным человеком. А возвращалась богиней и требовала шампанского и сигаретку в гримерку… Кстати, в зале, в первом ряду, справа, на ее спектаклях всегда сидел один и тот же человек – ее муж, который и сам уже сильно болел. Ушли они практически одновременно, с разницей в одиннадцать дней. Сначала он, потом она. Они слишком любили друг друга, чтобы хоть ненадолго остаться в мире без второй половинки…

«Игра в жмурики»

В начале девяностых я поставил скандальный спектакль «Игра в жмурики» нашего парижского эмигранта Михаила Волохова. Волохов доводит до абсолюта заветы Станиславского о правде жизни. Спектакль основан на ненормативной лексике. И я вынужден был выходить на сцену и разговаривать со зрителями, потому что необходимо было вывести из зала детей.