Потом на одной из репетиций случилась между нами пикировка. У меня есть привычка любовно называть своих артистов «ребятишки», независимо от возраста. В какой-то момент Аросева вдруг завелась и как закричит мне со сцены: «Какая я вам ребятишка?! Я народная артистка!» На что я очень серьезно сказал: «Ольга Александровна, ну, вы понимаете, что это же не я придумал». Она кричит: «А кто? Называть меня ребятишкой – кто это придумал?» Я говорю: «Константин Сергеевич Станиславский… Он говорил, что актеры – как дети. Если они сохранили внутри детскость, тогда они настоящие, большие, крупнейшие артисты…» – «Он написал это в своей книге?» – «Да, это часть системы Станиславского – сохранить детскость в себе». Она мне поверила на сто процентов, потому что всего Станиславского она, конечно, не перечитывала, у нее была своя система. Ольга Александровна работала над ролью, как над цирковой репризой: тут мне похлопают, тут будет смех, тут – овация. Она ведь училась в цирковом училище.
При этом, несмотря на возраст, проделывала вещи, которые не получались у молодых. Например, могла мгновенно упасть на спину, и сделать это правильно, не повредившись. В сущности, она была клоунессой, а актрисой ее делал огромный опыт, понимание людей; она никогда не играла «с холодным носом». Кстати, однажды ее даже пригласили преподавать в эстрадно-цирковое училище. Она выпустила всего один курс; учеников, кажется, у нее было немного, но и из них выросло как минимум два больших артиста – Геннадий Хазанов и Илья Олейников.
Первый сразу стал очень известен, второму она помогала; кандидатуру Олейникова на роль в нашем спектакле предложила именно она. На сцене они смотрелись ровесниками. Так случилось, что Олейников ушел из жизни раньше своего педагога…
После той пикировки репетиции пошли как по маслу. Мы все ближе общались и часто не расставались после репетиций, а ехали ужинать. Вскоре я узнал тяжелую семейную историю Аросевой. Произошло это случайно. Я попросил ее в конце первого акта взять в руки нож – орудие совершенного кем-то убийства – и показать его зрителям. Вот, мол, нашла доказательство! Аросева наотрез отказалась сделать эту, как мне казалось, простейшую вещь, разнервничалась и ушла с репетиции. Потом призналась, что не спала ночь и не успокоилась, пока я не придумал, что нож берет другая актриса, а Аросева говорит: «Вот он!» И вдруг в перерыве Ольга Александровна тихонько подходит ко мне и говорит: «Андрей, я просто психологически не могу взять в руки какую-то вещь, которая лишает человека жизни, меня начинает трясти… Даже по телевизору не могу смотреть, как кого-то убивают… Сразу плачу…» И рассказала историю своего отца, расстрелянного в 1938-м. Как часами сидела в архивах Лубянки, изучала его путь, читала протоколы допросов… Что бы Ольга Александровна ни вспоминала о детстве, у нее все начиналось с фразы «Мой папа…». Она говорила, что от мамы ей достались только «незаконные дворянские корни и хорошее имя». Папа действительно записал в метрике девочку как Варвара, мама через несколько дней пошла и поменяла имя на Ольгу.
Отец Аросевой, дипломат, с которым она и сестры остались, когда мать, влюбившись, сбежала из Стокгольма на Сахалин, подарил ей золотое детство за границей. Да и переехав в Москву, до 37-го года они не бедствовали. Квартиру в Доме на набережной и дачу на Николиной Горе отобрали после ареста отца, а Ольга так бы никогда и не узнала, что с ним произошло, если б не сохранились дневники Аросева. Эти листочки много лет прятала ее тетя, которая служила актрисой в Александринке.
Прочитав их, Аросева, как она говорила, «получила удар ножом в сердце на всю жизнь». Она не могла себе простить детских выходок, неуважения к папе, ссор с ним. После ареста отца Ольга с сестрами переехали к матери. Как я понял, особого присмотра за ними не было. Например, во время войны Аросева буквально сама добывала себе пропитание, сдавала кровь как донор и вспоминала, что злоупотребляла этим, потому что давали деньги и паек. Ей пришлось бросить школу и пойти в цирковое училище – там платили стипендию и выдавали продуктовые карточки. К тому времени она уже жила со старшей сестрой Еленой, которая училась в Московском городском театральном училище. Туда же поступила и Ольга.
Так случилось, что Акимов, руководитель Ленинградского театра комедии (который в то время был в Москве на гастролях), увидел Елену на дипломном спектакле и пригласил в труппу. А она пристроила Ольгу в театр бутафором, опять же ради еды и заработка. Довольно быстро Ольга поняла: театр – то место, где она бы хотела остаться на всю жизнь. Попавшись несколько раз на глаза Акимову, Аросева привлекла его внимание. Остальное для нее было делом техники, Ольга Александровна обладала удивительным умением внушить собеседнику все что угодно. Аросева взяла документы сестры и убедила Акимова, что она – дипломированная артистка.