Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Когда Фридрих II своему докучному Анаксагору[838] в вину ставил, что тот его письма разгласил, был он прав, потому что касались они таких строк Вольфа[839], каких ни им, ни мне не понять, а также содержали шутки довольно плоские насчет так называемой католической, так называемой римской Церкви.

Теперь главу ее сожжению предали в Париже, как и Лондоне[840]. Да пойдет это сожжение ему на пользу и ослабит тот огонь, какой его, возможно, за гробом ожидает. Ежели присутствовал Луи Сегюр при этой выставке его портрета, мог поклониться хотя бы изображению его; хорошенькое бы у него вышло посольство.

Хотел бы я, чтобы по крайней мере родственники и соседи[841], пусть и рискуя быть сожженными в миниатюре, отослали бы назад или вовсе принимать отказались послов узника, которые, давая за него клятвы и за него говоря, в заговор против других держав вступают. Желаю, чтобы Империя германская исполнила свой долг и досадую об удаленности другой империи, куда лучше вооруженной, которая бы, не будь она так далеко, давно уж послала бы 50 000 проповедников с бородами, но зато и с пиками, дабы королевскую власть поддержать.

Но забываюсь я перед первым из королей, перед царем царей; простите мне, Государыня, Ваше Императорское Величество есть единственный монарх, который и доверие, и восхищение внушает разом. Удивительное дело — возможность и сердце открыть, и воображению дать волю перед победительницей Оттоманской Порты. Сильно бы изумился Селим, когда бы я с ним говорил так свободно.

Впрочем, и боюсь немного; но не так, как он; боюсь Вашему Императорскому Величеству не угодить. Зато уверенность в продолжении Ваших милостей составляет счастье моей жизни; пребываю и пребуду всегда с прежним энтузиазмом,

Государыня,

Вашего Императорского Величества

[Очень верный и преданный подданный Линь][842].

Екатерина II принцу де Линю, Петергоф, 30 июня (11 июля) 1791 г.[843]

Господин принц де Линь. Если размерами своими Ваше последнее письмо без даты бумажного змея премного напоминает, то из‐за разделения четкого на двадцать параграфов можно его поначалу принять за трактат окончательно подписанный; извинительна такая ошибка во времена, когда все вокруг только договорами заняты и весь последний год только об них говорят, а дело ни на дюйм с места не сдвинулось. Но перейдем к содержанию огромного Вашего письма. Первый параграф благодарности посвящен, и пишете Вы, что это уже не печать, а гравюра. Тут Вы слабость мою угадали. Всегда явственное расположение чувствовала к прекрасным Психеям. Людей с превосходной памятью, которые со слуха наизусть запоминают то, что им списывать не давали, накажете Вы, надеюсь, тем, что более им возможности свой талант выказывать не дадите. Пророчества мои подобны пророчествам сивилл того возраста, к какому я приближаюсь; опыт прошлых лет давал этим дамам кое-какие права читать в будущем. Картина Азии и Европы в миниатюре, красотой своей Вам столько удовольствия доставившая, не всем по душе пришлась; сие, разумеется, в порядке вещей, у каждого свой вкус, а о вкусах и цветах, как говорит пословица, не спорят, посему и я ни с кем спорить не намерена, но и своего мнения не переменю, если уверена буду, что права. Те, кто сию картину истолковали так, как им вздумалось, больше смысла в ней нашли, чем было туда вложено; те, кто хоть малейшего ободрения искали, сочли, что могут его там отыскать, и проч., и проч. Ах, бог мой, что Вы такое говорите? Как можно не восхититься нацией, которая говорит: «Ничего не отдавайте, мы вам все дадим, что требуется, берите». Ах, как это прекрасно! Но если тотчас прибавляют: «Мы тоже ничего отдавать не хотим», ну что ж, в добрый час, если никто ничего не отнимает, что ж дурного в том, что добрые люди бросают попусту слова совсем бесполезные. Не обессудьте, всегда буду их предпочитать Вашим бельгийцам!

…Грозная легкая кавалерия и пехота, которая с радостью в наступление идет и от нетерпения ворчит, если не позволяют ей кратчайшим путем к победе прийти, — все сии бравые люди вместе быстрее и надежнее к исходу благоприятному могут привести, нежели причудливые перья, в желчь окунаемые и преуспевшие в искусстве сеять рознь никому не нужную.