Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Когда к нам граф де Сегюр приехал, напомнил о дворе Людовика XIV, новую молодость переживающем, затем сами Вы видели, каким любезным спутником был он во время путешествия в Тавриду. Нынче же страдает Луи Сегюр от болезни национальной, и не знаю, пристал ли ему воздух Понтинских болот. Любили мы старинных французских рыцарей, но не знаю, что такое деятельный гражданин, всем прочим равный, с прямыми волосами, в черном фраке, жилете и с тростью в руке? Вопрос о том, смогут ли заклятые враги всех королей возбудить против них ненависть таких граждан, тоже достоин не одного рассуждения. Что же до моих 50 000 пик, они до сей поры слишком много дела здесь имеют, чтобы в такую даль отправляться, так что я, как видите, в сем предприятии никого опережать не собираюсь. Обрадовалась я было тому, что королевская фамилия не в Париже находится[845], объявляли нам, что ее восемь тысяч французских дворян освободили. Радость моя недолго продлилась, а коль скоро провожатые муниципальным властям Сент-Мену сопротивления оказать не смогли, следственно, и существовали они только на бумаге. Если все рыцари французские теперь коней не оседлают, боюсь, не дождусь от них сего уже никогда. Очень лестно мне Ваше доверие, всегда встретите Вы у меня тот добрый прием, который Вам, кажется, небезразличен, уверена я, что и внуки, которые теперь вокруг меня скачут, так же любезно Вас примут, Александр уже на четыре вершка выше меня, брат ему до плеча достает. Когда бы увидели их, думаю, остались бы довольны. Прощайте, любезный принц, будьте уверены, что я к вам искренне прежние чувства питаю.

В Петергофе, 30 июня 1791 года.

Принц де Линь Екатерине II, Белёй, 1 сентября [1791 г.][846]

Государыня,

Я Ваше Императорское Величество превзойти могу только размерами бумаги, а коли так, могущественнее я, чем самые могущественные державы, кои Вас превзойти не могут ни в чем: ни в благодеяниях, ни в справедливости, ни в щедрости, ни в величии души, не говоря уже о величине страны. Сам я очень далеко нахожусь, и только то меня утешает, что письма мои долго в дороге находятся и благодаря этому Вы, Государыня, всегда можете быть уверены, что на три месяца от меня избавляетесь и можете моего ответа не бояться.

А я ответ даже сочинить не способен. Письма Вашего Величества глотаю, а потом, из опасения потерять их, прячу в мешочек, портфель заменяющий, потому что я людей с портфелями не люблю; и, благодарение Богу, хотя лишен я гения князя[847], завел то же бюро, что и он, — собственные колени: но ни стольких талантов не имею, ни стольких карандашей. Я Вашему Императорскому Величеству пишу то, что в голову приходит: если же стал бы писать то, что в душе происходит, говорил бы о чувстве восхищения и тем бы Вам наскучил, а ведь скука есть единственный правитель, коего боитесь Вы и с коим заключаете перемирие, отступая на те позиции, какие прежде занимали, чтобы сей злодейский неприятель не дерзнул Вас атаковать. Из всех жанров и проч. Не знает Ваше Величество, чем я страшен. Память моя, к несчастью для скромности Вашего Императорского Величества, даже лучше, чем у людей, Ваше великолепное письмо читавших, о коем, скажу походя, печетесь Вы, боюсь, чересчур сильно. Помню я, что

лучше самому бить, чем битым быть и проч.[848] и еще тысячу вещей еще более простых, еще более веселых, еще более простодушных, еще более возвышенных. Одну из них я, управляющий большой провинцией[849]

(большой по сравнению с тем крошечным кусочком Европы, что в Вашу империю не входит), особенно хорошо помню: взяла я за правило хвалить очень громко, а бранить очень тихо. Я ни в чем столь могущественными возможностями не обладаю, а потому средства использую менее тонкие: мою головы, которые отрубил бы, будь я Селимом, и если отдельных особ по отдельности очень сурово третирую, очень ласково с ними обхожусь, когда они все вместе соберутся.

Та же память мне напоминает о советах, которые Ваше Величество в Севастополе у окна покоев господина Макартни[850] дали прославленному своему брату, когда он любезничать принялся и восхищаться. Никто меня не заподозрит в том, что я сего несчастного государя не любил и даже им не восхищался, но когда бы последовал он одному из Ваших советов, кои я в памяти храню, не лишился бы жизни из‐за дураков бельгийцев[851], а уж после того не были бы миллионы растрачены и жертвы нынешние принесены…