Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Повторяю еще раз, будь Ваше Императорское Величество мужчиной, обладали бы Вы умом чересчур пылким. Господь ведает, что делает, и делает хорошо. Возблагодарите Его, Государыня, за то, что Вы женщина, а не мужчина. Возблагодарите Его на 50 языках Кавказа, на крымском турецком, на персидском Каспийского побережья, на китайском окрестностей Великой Стены, на греческом Ваших греков, но не на греческом Вашей греческой Церкви, который не что иное есть, как старославянский, на немецком из храмов штеттинских, на французском Церкви валлонской и на латинском — римско-католической. Да поверит Ваше Императорское Величество тому, кто ей крестным отцом сделался, портретистом и историком разом, ибо ее Екатериной Великим нарек.

Принц де Линь Екатерине II, 21 февраля 1790 г.[969]

Нет его более с нами, Государыня, нет того монарха, который делал честь званию человека, нет человека, который делал честь званию монарха[970]. Сей деятельный гений угас, точно источник света, чья оболочка погибла в пламени; сие деятельное тело меж четырех досок заключено, которые ему двигаться мешают. Ехал я в карете подле драгоценного сего тела, после одним из четверых стал, кои его к капуцинам отнесли, а те на него набросились, точно хищные птицы, чтобы в свой склеп упрятать

[971]. Вчера не достало мне сил Вашему Императорскому Величеству отчет дать, но нынче решимости призанял у того, кто с нею жил, с нею и умер. Также и ум его методический при нем оставался с начала до самого конца. Погребальный кортеж свой сам составил; с постели встал, дабы проверить, все ли по слову его исполнено. Когда удар самый для него тяжкий, последний удар судьбы[972] несчастия его довершил, спросил: куда положите Вы тело сей принцессы? Отвечали ему: в часовню. Ни в коем случае

, возразил Иосиф II, это мое место. Там ее потревожат; найдите ей другое место, где бы покоилась она бестревожно.

Вижу, что все сии воспоминания бодрости прибавляют. Не думал я, что достанет мне силы продолжать. Входил он во все подробности молитв, от людей уединившись; сам выбрал те, какие над ним читать и в какое время. Покамест в состоянии был, сам кое-какие читал и все обязанности христианина исполнял, словно хотел душу свою приуготовить, так же как желал все самолично приуготовить кругом. Врача, который ему последнюю правду открыл, сделал бароном[973]; так его любил, что хотел его с собой в могилу взять; спрашивал его о дне и едва ли не о часе, когда придется туда лечь.

Сказал он мне незадолго до своей смерти и моего приезда (я венгерскую армию в Силезию вел): вчера не в силах я был вас видеть. Убила меня ваша страна. Взятие Гента моей агонией стало, а оставление Брюсселя — моей смертью

[974]. Какое для меня унижение! Повторил он несколько раз это скверное слово. От сего умираю; только деревянный чурбан бы не умер. Благодарю вас за все, что вы для меня давеча сделали. Лаудон мне об вас много доброго сказал. Благодарю вас за верность. Ступайте в Нидерланды. Сделайте все, чтобы вернулись они к своему государю: а если не сумеете, оставайтесь там. Интересами вашими для меня не жертвуйте, ведь у вас дети.

Слова сии такое на меня впечатление сделали и так четко в память впечатались, что может Ваше Императорское Величество не сомневаться: ни единого слова не написал, какое бы ему не принадлежало. Поведение мое моим ответом стало. Бесполезно слова, со слезами мешаемые, сообщать. Плакал ли хоть кто-нибудь, когда меня соборовали?

спросил он у госпожи де Шанкло[975], которая тотчас после меня зашла. Да, отвечала она. Видела я, например, принца де Линя в слезах неутешных. — Не думал я, что того удостоюсь, отвечал император едва ли не весело.