Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Трудно описать то бесконечное удовольствие, которое доставляло нам это восхитительное зрелище: никогда принц де Линь не был столь тонок, столь игрив, столь изобретателен; никогда госпожа де Сталь не была столь блистательна; только у него сохранялся легкий, незаметный оттенок иронии, которая, не задевая госпожу де Сталь, оказывала ей своего рода пассивное сопротивление, бывшее для нее не без приятности. Когда взрыв неподражаемого красноречия уносил Коринну на седьмое небо, принц де Линь мало-помалу возвращал ее в ее парижский салон. Когда он, в свою очередь, безудержно предавался надушенной беседе Версаля или Трианона, госпожа де Сталь спешила в нескольких кратких и энергичных словах, наподобие Тацита, вынести приговор этому обществу, обреченному погибнуть по своей собственной вине. Нас влекло то в ту, то в другую сторону, так что невозможно было решить, кому отдать пальму первенства; никто, впрочем, не захотел бы примирить их, настолько эта борьба была высокого качества и хорошего вкуса. Поспешим заметить, что в этих прелестных стычках не было ничего принужденного, ничего искусственного, то были две разные, без усилия проявлявшие себя натуры, то были два ловких противника, любезно перебрасывающие мяч друг другу: живость неожиданных, всегда почтительных выражений, легкая, почти небрежная болтовня, инициативу в коей по воле случая перехватывали два собеседника, необычайное старание избегать всякого резкого слова, взаимное, если можно так выразиться, добродушие, таковы были отличительные черты того невероятного фейерверка, чьи всполохи до сих пор услаждают мою память.

Венское общество поспешило чествовать госпожу де Сталь; в дело пошли домашние спектакли, наследие восемнадцатого века; здесь случались забавные странности: принц де Линь и госпожа де Сталь страстно любили играть в комедиях и оба играли плохо; потому ему выпадали только роли нотариусов, появляющихся в момент развязки, или лакеев, приносящих письмо; при этом, если он играл роль нотариуса, то появлялся на сцене посреди действия, а когда он облачался в ливрею лакея, чтобы подать письмо, то продолжал затем оставаться на сцене, тихо повторяя: «О боже, я вам не мешаю?» По приезде госпожи де Сталь было поставлено несколько пьес, в том числе «Ученые женщины», в которой ей досталась большая роль Филаминты; граф Людвиг Кобенцль, друг и соотечественник принца де Линя, известный как посол в России и во Франции[1559]

и министр в 1805 году, играл Кризаля с живостью и талантом, коим позавидовал бы настоящий артист. Его сестра, госпожа де Ромбек[1560]

, неподражаемая, изящная смесь сердца и ума, безрассудства и рассудочности, играла роль Мартины. Артура Потоцкого[1561]

и меня, самых молодых в нашей компании, старательно загримировали, нам нахлобучили огромные парики, и мы появились, он — в роли Вадиуса, а я — Триссотена. Пьеса была сыграна в сопровождении кое-какой музыки и понравилась; госпожа де Сталь не была избавлена от некоторых коварных намеков. В другой раз она играла в пьесе собственного сочинения под названием «Агарь в пустыне», которая, полагаю, опубликована в собрании ее сочинений[1562]. В связи с этим принц де Линь, отведя меня после представления в сторону, сказал: «Милый дружок (он часто меня так называл), вы, конечно, очарованы и находите пьесу великолепной? Кстати, как она называется?» — «Агарь в пустыне», — наивно отвечал я. — «Да нет, милый дружок, вы ошибаетесь, это „Оправдание Авраама“»[1563]. Столь утонченно-лукавый, шутливо-ироничный ум сочетался у принца де Линя с мягкостью характера и несравненной ровностью настроения. Серьезные соображения его не долго занимали. Беспечный в еще большей степени, нежели философски настроенный, он без сожаления позволял пролетать дням, которые ему оставались; никто бы не осмелился нарушить подлинное или ложное спокойствие этого старого и очаровательного ребенка. Политические идеи его не слишком интересовали. Он ненавидел революцию, ибо она залила кровью парижские салоны, разорила дворец в Белёе и подняла руку на предметы его почитания и нежности; но дальше он не шел. Была даже заметна его некоторая склонность к Наполеону, восстанавливавшему то, что разрушила революция; только, говоря о нем с господином де Талейраном, он замечал с легким аристократическим пренебрежением: «Но где Вы познакомились с этим человеком? Не думаю, что он когда-либо с нами ужинал».