Призрак киллера

Когда Шерлок Холмс обдумывал сложные проблемы и принимал по ним решение, он неизменно играл на скрипке. Щелкунчик же в таких случаях ложился на диван, закрывал глаза и слушал пластинку с музыкой Баха. Так он приучился уже давно — перед каждым заказным убийством погружаться в стихию баховской музыки. Она помогала ему сосредотачиваться на проблеме, оценивать себя и ситуацию со стороны.

Сейчас он почти машинально достал пластинку и любовно сдунул с нее пыль. В этот момент в комнату влетела Надя, уже готовая к прогулке, в плаще и туфельках. Она забыла в комнате зонтик и сейчас зашла за ним.

Увидев в руках у Щелкунчика пластинку, она мгновенно помрачнела. Ей не было известно истинное предназначение этой пластинки в жизни мужа, она не знала, какую роль музыка Баха играет в его поступках, чему она предшествует или что предвещает…

Но Надя точно помнила, что появление в руках у Щелкунчика этой пластинки означает, что он находится в тяжелом состоянии, что ему предстоит нечто страшное, после чего он долго будет приходить в себя.

Но что она могла сказать? Что вообще может сказать женщина, чей муж — настоящий мужчина, выходит на тропу войны? Тут ничего не скажешь… А если хочешь жить иначе, надо выходить замуж за слабаков…

Щелкунчик еще вышел в прихожую попрощаться с детьми и дал им десять тысяч на мороженое. У Нади были деньги для этого, но тут уж Щелкунчик хотел сделать все сам. Пусть это будет мороженое от папы — как бы в качестве извинения за то, что он не пошел с ними.

Потом, закрыв дверь, он лег на диван и включил проигрыватель на полную громкость, как делал это в таких случаях всегда. Комната дрогнула от раскатов баховской фуги.

Щелкунчик никогда не делал вид, что понимает серьезную музыку. Ничего он в ней не понимал, а притворяться перед собой или кем-то считал ниже своего достоинства. Но эта музыка Баха каждый раз звучала для него по-особенному. Каждый раз он слышал в ней что-то новое, каждый раз это было открытием чего-то в себе самом. Это он и искал в пластинке с надписью: «И. С. Бах. Токката и фуга…».

В этот раз он лежал, закрыв глаза, а вокруг него кружился нескончаемый и величественный космос. Орган грохотал раскатами на низких регистрах, и в этой стихии было что-то надмирное, надличностное… Да-да, именно надличностность этой музыки потрясла сейчас Щелкунчика.

Не было аккомпанемента, сопровождения, звучала только низкорегистровая песнь… Это был даже монолог, в котором действовали, спорили несколько инструментальных голосов. Но эти голоса не делились на более высокие и менее — нет, они были равноправны…

Расходясь в разные стороны музыкальной фактуры и уходя в небытие, они вдруг вновь возникали и продолжали вести свой диалог. Это были беседы, споры богов, отрешенных, освобожденных от земного бремени.

Не случайно сам Бах считал именно орган тем инструментом, при помощи которого бог может говорить с человеком.

Щелкунчик слушал, он находился в эпицентре эмоционального напряжения бушующих вокруг него страстей, внутренних тем, истин… Это глубоко переплеталось с его собственным диалогом, который он напряженно вел с собой. Он слышал, как противоборствуют космические голоса, как они спорят, и чувствовал, что его внутренние голоса как бы сливаются с голосами богов…

К тому моменту, когда музыка закончилась, Щелкунчик находился в отрешенном состоянии, почти в прострации.

Потом он снял пластинку, положил ее обратно в шкаф и бережно засунул подальше. Каждый раз она помогала ему, но, кажется, на этот раз старик Бах или сам бог сказали ему нечто действительно важное. А может быть, и ничего не сказали. Просто боги помогли ему вести диалог внутри себя самого, боги были как бы свидетелями этого…

Потом Щелкунчик пошел в соседнюю комнату, где он бросил на спинке стула куртку, достал конверт с фотографией Нины и сжег его дотла на кухне. Адрес он запомнил мгновенно, а больше его ничего и не интересовало.

Когда спустя час появилась Надя с детьми, Щелкунчик был уже готов к тому, чтобы действовать.

На этот раз он принял решение без всякого алкоголя, ему хотелось совершать поступки на трезвую голову, чтобы потом не винить себя в легкомыслии.

— Надя, — сказал он как можно более спокойно. — Я тебя попрошу… Поезжай, пожалуйста, в авиакассы и купи там билеты для вас и для меня до Риги. Мы все вместе улетаем отдыхать, как я уже давно и обещал. Дядя Андрис, наверное, уже заждался.

Восторгу детей не было предела, они, кажется, уже перестали надеяться на то, что вообще когда-нибудь покинут шумную летнюю Москву.

Это ведь во времена фильма «Я шагаю по Москве» юный Никита Михалков распевал песню про летнюю Москву, и это было нормально… За последнее время в летней Москве много не погуляешь, не пошагаешь…

— Мы едем, мы едем! — кричала Полина, подскакивая и хватаясь за папу в восторге. Потом посерьезнела и озабоченно спросила: — Так… А лошадь для Барби?

— А рисовальный набор? — тут же, не желая отставать, вступил Кирилл.