Призрак киллера

Волосы были не прибраны, лицо без косметики. Кроме всего прочего, она была бледна. И не как-то бледна, а мертвенно-бела, как снег, как ее комбинация…

Секунду они смотрели друг на друга, не двигаясь, после чего Нина криво улыбнулась и сказала:

— Как ты меня нашел? Не ожидала… Мы ведь простились навсегда.

Она посторонилась, пропуская внутрь квартиры нежданного гостя, и Щелкунчик шагнул вперед.

Квартира была пуста, он это сразу понял. Тут была такая тишина, какая бывает в гробу. Или в реанимации… Он не бывал в гробу, но бывал в реанимации, и теперь ему казалось, что он знает, какой бывает мертвая тишина.

— Мне дали твой адрес, — неопределенно сообщил он, глядя, как женщина запирает дверь и как при этом нетверды ее руки. Пальцы буквально плясали на замках… Потом она обернулась к нему, и он вдруг увидел ее глаза — страшные, с расширенными зрачками. Зрачки были такие огромные, что сначала Щелкунчик подумал о действии каких-нибудь капель для глаз — атропина или белладонны…

— Я так рада, — вдруг сказала Нина. Она посмотрела на Щелкунчика еще раз и повторила почти беспомощно: — Я так рада… — После чего она бросилась ему на шею и повисла на нем.

Это было неожиданно, и Щелкунчик не знал, как ему реагировать. Он обнял Нину, ощутил руками ее тело и почувствовал, как женщина стала сотрясаться от рыданий.

Она плакала… Но о чем? Она же только что сказала, что рада его приходу.

— Что случилось? — выдавил из себя Щелкунчик, ничего не понимая.

— Не зря, — сказала сквозь плачь Нина. — Не зря я так спешила… Помнишь, я сказала тебе, что спешу в Москву? Помнишь?

— Конечно, помню, — ответил Щелкунчик. Нина действительно сказала ему тогда, утром в Синегорье, что у нее есть две причины спешить в Москву на самолете. Первой причиной было желание повидать Чернякова и показать ему, что она осталась жива. Поглядеть на его реакцию… А про вторую причину Нина тогда не сказала, да Щелкунчик и не особенно интересовался.

— Я так и знала, — продолжила Нина, все плача. — Я чувствовала. Он мертв, его убили… Я почти знала. Спешила, спешила, но так и опоздала…

Она наконец оторвалась от Щелкунчика и, взяв его за руку, повела в комнату.

Комнат в квартире было две — обе большие и светлые, обставленные дорого и со вкусом. С первого взгляда было видно, что тут живет одинокая женщина, и притом женщина обеспеченная.

Мебели было немного, но та, что была, производила впечатление очень дорогой. По стенам висели картины. Их было не очень много, но даже Щелкунчику, не искушенному в искусстве, было понятно, что такие картины у уличных художников не купишь…

У окна стоял рабочий стол с компьютером и принтером на нем, а перед столом — металлический гнутый тонетовский стул, шедевр последней мебельной коллекции Тонета…

Самая большая комната была превращена в нечто… Нечто — это нечто среднее между алтарем в католических соборах, то есть священным местом, открытым со всех сторон для обозрения, и доской почета из коммунистических времен…

У стены стояло пианино, а поверх него все было устлано цветами. Пианино было в цветах, и в цветах были расставлены фотографии. Посредине стояла большая черно-белая фотография, на которой был изображен молодой человек лет двадцати. По бокам в цветах стояли еще с десяток фотографий помельче, на которых был либо все тот же молодой человек, либо он вместе с Ниной… Фотографии охватывали некий период времени: на некоторых они были совсем молоденькие, на некоторых — постарше…

Было совершенно очевидно, что это алтарь по умершему, и умершим был этот молодой человек.

Теперь, стоило ему лишь приблизиться и кинуть взгляд на фотографии, Щелкунчику стало все ясно — многое, во всяком случае.

Видимо, в этот день ему суждено было узнавать одну истину за другой. Теперь он сразу понял, отчего фамилия Нины показалась ему какой-то знакомой. Теперь он заодно понял и отчего изображенный на фотографии молодой человек, которого он рассматривал в Синегорье в номере, достав снимок украдкой из сумочки, показался ему таким знакомым…

Перед ним был сейчас алтарь в честь безвременно ушедшего из жизни Алексея Борисовича Кислякова. Того педераста, которого Щелкунчик так спокойно и хладнокровно зарезал чуть больше десяти дней назад…

— Это кто? — спросил он, кивая на галерею фотоснимков.

— Это мой брат, — сказала Нина и добавила: — Младший брат. Мой бывший младший брат.

— Почему — бывший? — не понял Щелкунчик.

— Потому что он теперь мертв и похоронен, — ответила спокойно Нина, глядя на Щелкунчика своими странными глазами. — А труп, лежащий в земле, уже не человек и не может быть никому ни братом, ни другом, ни отцом… Труп — это просто труп, разлагающееся белковое соединение.

— Пойдем отсюда, — предложил Щелкунчик, и они перешли на кухню, где все не было так тягостно. Стояла посуда, кипел чайник на итальянской плите «Индезит» — все как в телевизионной рекламе, и не так страшно…

Мы с тобой на кухне посидим,Сладко пахнет белый керосин.

Процитировав эти строки, Нина пояснила великодушно: