Призрак киллера

У Нины даже хватило ума отвести брата к врачу. Но у врача, в свою очередь, хватило ума не гробить мальчика убийственными лекарствами и не уничтожить его личность. Врач подробно обследовал Алешу, а потом позвал Нину и строго спросил, где их родители. Нине было тогда двадцать лет, и она еще совсем молодо выглядела. Когда она сказала, что родителей нет и что она воспитывает брата одна, врач пожал плечами и рассказал все ей. Для нее это было страшным ударом — ведь Леша был ее единственным и любимым близким человеком.

— Неужели ничего нельзя сделать? — только спросила она в конце, после того как доктор выдал ей море научных терминов и концепций.

— Почему нельзя? — хмыкнул доктор, который был серьезным и вдумчивым человеком, не в пример большинству советских психиатров — этаких бодрячков. — Можно, — сказал он. — Очень даже можно. Сделать можно все, вот только нужно решить вопрос: зачем… Можно положить мальчика в больницу, задавить его психику таблетками. Фактически разрушить ее… А потом создавать новую личность, формировать нечто на расчищенном месте… Но вы же сами должны понимать, что это будет за сформированная личность — так себе…

Такова была признанная советская психиатрическая методика. Тогда считалось, что половые отклонения можно и нужно лечить, и для этого даже были придуманы способы — столь же устрашающие, сколь и неэффективные.

— Потом ваш Леша, конечно, уже не будет гомосексуалистом, — закончил доктор. — Но он, собственно, уже никем не будет. Вы сможете быть спокойны, что его не посадят в тюрьму. Ведь у нас за гомосексуализм сажают в тюрьму, вы знаете об этом? Так вот, его уже не посадят, он будет просто закомплексованным, изуродованным психически человеком без желаний, без воли… Аморфная подавленная личность. Скорее всего он ничего не добьется в жизни после такого лечения.

Доктор оказался порядочным и не сообщил куда следует о таком визите, а Нина, прорыдав несколько ночей, сама пришла к выводу, что не имеет права уродовать мальчика.

Если бог судил ему быть педерастом, то люди не имеют права лезть грязными сапогами в такие тонкие материи, как человеческая природа.

Тогда она, правда, еще не вполне отдавала себе отчет в том, на что обрекает себя. Они жили с Алешей в одной квартире, и в течение многих лет Нина была вынуждена во всех подробностях наблюдать жизнь брата-гомосексуалиста и его товарищей…

Тем не менее все шло более или менее гладко, и в конце концов все удалось устроить так, что они разъехались. Нина осталась одна у себя в квартире, а Леше купил квартиру один из его любовников — богатый бизнесмен. Нине было по понятным причинам противно даже думать о том, какую жизнь ведет брат, она буквально содрогалась от отвращения, стоило ей припомнить некоторые детали из виденного ею…

Но родственные чувства ведь никуда не денешь, это родная кровь.

— Это они его и убили, — говорила возбужденно Нина, прижимая ладони к щекам и куря одну сигарету за другой. — Это они и убили моего мальчика… Я всегда чувствовала, что это не кончится хорошо. Те отношения, которые там у них царят, это просто ужасно…

Щелкунчик, до этого слушавший молча и только временами менявший свою позу на стуле, ответил:

— Неизвестно, кто… Лучше всего будет, если ты вообще не станешь думать о причинах. Теперь брата уж не вернешь, а только нервы себе растреплешь…

На самом деле Щелкунчик чувствовал себя очень плохо. Ему было противно думать о том, что убил Алексея Кислякова он. Прежде ему не доводилось беседовать с рыдающими родственниками убитых им людей.

Теперь, после рассказа Нины, все предстало в другом свете. То, что раньше было для Щелкунчика уже почти стершимся неясным воспоминанием о размалеванном под женщину и одетом как шлюха молодом человеке, валявшемся в луже крови на Кронштадтском бульваре, теперь стало персонифицированным, стало горем небезразличного Щелкунчику человека… Вот она, Нина, сидит тут и рыдает об убитом брате…

Теперь Щелкунчик уже не мог думать об Алексее Кислякове просто как о мертвой кукле, педерасте, одном из своих «клиентов»… Теперь Кисляков предстал человеком… Он был когда-то мальчиком, потом подростком, потом — юношей… Он закончил институт, жил, страдал, на что-то надеялся. У него была сестра, которую он, наверное, любил…

Нина выговорилась и замолчала. Она сидела у стола, потерянно опустив руки, и глядела прямо перед собой стекленеющими глазами. Потом это стало проходить, так что Щелкунчик почувствовал, что можно продолжать разговор.

Он встал, нашел банку растворимого кофе «Мокко», вскипятил заново воду в чайнике. Нине он не стал наливать кофе, ни к чему, а сам выпил. За то время, что он слушал сбивчивый рассказ Нины, в горле пересохло от волнения.

Женщина опять полезла за шприцем — это было ужасно.

— Тебе не будет много? — поинтересовался Щелкунчик, но Нина только рассмеялась вдруг жутким зловещим смехом.