Призрак Оперы

В этот вечер она не пела. Наутро, несмотря на то, что они условились писать друг другу в течение этого месяца ежедневно, он не получил обычного письма. Едва поднявшись с постели, он бросился к госпоже Валериус, которая ему сообщила, что Кристина вчера в пять часов вечера неожиданно уехала на два дня. Рауль был ошеломлен. Его до глубины души возмущало спокойствие госпожи Валериус.

Напрасно он так и этак старался от нее что-нибудь выведать, она видимо сама ничего не знала и на все его вопросы отвечала: «Это — тайна Кристины!»

— Нечего сказать, — расстроенно шептал он, спускаясь с лестницы, — госпожа недурно охраняет молодых девушек!..

Но где же, однако, Кристина? Два дня! Два потерянных дня, когда и без того их счастье так кратковременно! И он сам в этом виноват… Разве не было решено, что он уедет? Да, наконец, если бы даже он решил остаться, зачем было ей об этом заранее говорить… Он осыпал себя упреками и не успокоился до тех пор, пока снова не увидел Кристину. Её возвращение ознаменовалось триумфом. Она одержала такую же блестящую победу, как и в тот незабвенный вечер. После инцидента «с жабой» Карлотта не решалась выступать на сцене. Боязнь, как бы с ней не повторилось того же самого, парализовала её голос, и один вид театра, свидетеля её позора, был ей нестерпим. Она нарушила контракт, и все её партии тот час же перешли к Даэ. Первый же выход Кристины в «Иудейке» был одной сплошной овацией.

Один виконт не мог разделять всеобщего восторга: Кристина все еще носила кольцо, и какой-то тайный голос шептал ему на ухо: «Смотри, она не расстается с кольцом, которое ей подарил твой соперник, она опять «отдает свою душу» и опять ему, а не тебе. А если она не скажет тебе, где она провела эти два дня, спроси у Эрика»!

Он бросился на сцену. Она сразу его увидела и увлекла в гримерную, не обращая внимания на саркастические замечания своих вновь испеченных поклонников. Рауль упал перед ней на колени, клялся, что он уедет, молил не отнимать от него ни одного часа их идеального счастья. Она плакала. Они целовались, как брат и сестра, сраженные одним ударом, оплакивающие дорогого, близкого покойника.

Вдруг она отстранилась от молодого человека, прислушалась… и быстро указала Раулю на дверь.

— До завтра, мой дорогой жених! И будьте счастливы, Рауль… я сегодня пою для вас… — прошептала она так тихо, что он скорее угадал, чем услышал её слова.

Назавтра он пришел, как всегда, но два дня разлуки нарушили очарование их красивой фантазии. Они не находили слов и только грустно посматривали друг на друга. Как ни сдерживался Рауль, чтобы не выдать клокотавшую в нем ревность, Кристина ее все-таки чувствовала, и чтобы хотя немного рассеять своего друга, предложила ему прогуляться.

Рауль подумал, что она хочет поехать куда-нибудь за город, подальше от этого ненавистного ему здания, от этой тюрьмы, охраняемой проклятым тюремщиком… Эриком. Но ум! она привела его на сцену и усадила около фонтана, в тени размалеванных картонных деревьев, поставленных для вечернего спектакля. В другой раз она повела его гулять по запущенным аллеям такого же искусственного сада, как будто настоящие небеса, цветы, воздух были ей совсем недоступны. Молодой человек не задавал ей больше никаких вопросов, все равно она не могла на них ответить, и это причиняло ей только напрасные страдания. Время от времени мимо них проходил пожарный. Иногда она старалась создать себе иллюзию настоящей природы и со свойственным ей энтузиазмом восхищалась обманчивой красотой окружающей их обстановки.

— Смотрите, Рауль, — говорила она в такие минуты, — разве все это не прекраснее самой природы? Ведь все эти деревья, небеса, бревна, полотна были свидетелями самых прекрасных чувств, самых благородных трагедий. Ну разве нам тут не хорошо, ведь наша любовь такая же иллюзия, такой же обман и только!

И видя, что он продолжает молчать, прибавляла:

— Наша любовь слишком печальна для земли. Полетим на небо… Здесь это не трудно.

И она заставляла его подниматься выше облаков, бегать за ней по колеблющимся колосникам, между облаками, канатами, реями, смеясь над его нерешительностью и лукаво напоминая ему, «что ведь он моряк».

Потом они спускались на «землю», т. е. в один из коридоров, ведущих в балетные классы, откуда по временам доносились строгие возгласы учительницы: «Больше мягкости»!.. «Твёрже носок»!..

В другой раз она привела его в большое зал, увешанный рыцарскими доспехами, копьями, щитами, шлемами, и рассматривая запыленные, неподвижные фигуры рыцарей, она разговаривала с ними, как с живыми, обещая им как-нибудь показать освещенный зрительный зал, дефилирующие войска, толпу красивых женщин.

Она показала Раулю все свои владения, все семнадцать этажей этого необыкновенного здания, начиная с бельэтажа и кончая вышкой. Как королева среди своих подданных, она появлялась то там, то сям, среди многочисленного населения Оперы, подбадривая рабочих, заглядывала в театральные мастерские…

Однажды, проходя по сцене, Рауль заглянул в раскрытый люк и сказал: