Призраки дома Блэквуд

– Давай поговорим. Я сделаю тебе чай, и мы…

– Нет. Никаких больше разговоров. Я тебя ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу… – По щекам у нее текли слезы, она начала истерически смеяться. – Кажется, я ненавижу тебя даже больше, чем своих родителей. Все кончено. Держись подальше от моего дома и от меня.

Нил вздрагивал при каждом ее «ненавижу», и еще вчера выражение глубокой боли на его лице сломало бы Мару, но сейчас она чувствовала только облегчение. В прекрасных голубых глазах помимо боли показался гнев, и он прищурился:

– Ты просто отвратительна, – сказал он наконец. – Считаешь себя лучше своих родителей, но им твои заблуждения и не снились. Видеть столько знаков, подсказок, предупреждений – и ничего не сделать, только закрывать на все глаза, затыкать уши. В Блэквуде злые духи, они даже не прячутся, а ты осознанно не обращаешь внимания.

– Заткнись! – Мара бросилась на него, начала колотить в грудь, пинать, всеми силами стараясь причинить боль. – Ненавижу тебя! – орала она. – Сволочь! Убирайся!

– С удовольствием! – Он пнул валявшийся у двери стул, отправив его в полет через всю комнату. – «Не встречайся с психами», говорили мне. Теперь знаю, почему!

Пройдя через гостиную и прихожую, он вышел из здания, хлопнув дверью.

Глава тридцатая

Опустошение

Мара, не чувствуя ничего, кроме холода, еле передвигая ногами, прошла следом за Нилом и уставилась на закрытую дверь. Взревел мотор, и вскоре звук затих вдали.

Она простояла там гораздо дольше, чем следовало. Леденящее душу пронзительное осознание постепенно пробилось сквозь потрясение. Нил ушел.

Она ненавидела его, но, когда попыталась отделить гнев от всего остального, под ними обнаружилось и другое чувство, выжившее несмотря на боль предательства, жестокие слова и крики: она любила его, любила безумно.

Он ушел, ушел и больше не вернется.

– Ох-х-х-х… – Рухнув на пол, Мара скрючилась в углу, обхватив себя руками. Болело все. В висках стучало. Перед глазами перестали плясать черные пятна, но теперь мешали затуманившие зрение слезы, которые никак не хотели останавливаться. Внутри нее в неистовом танго кружились любовь и ненависть. Лучше бы он умер. Ей хотелось снова увидеть его улыбку. Она желала ему всех страданий мира. Она мечтала, чтобы он обнял ее, поцеловал, сказал, что все будет хорошо.

Больше никого не осталось. Мара разрыдалась, уже не сдерживая всхлипы. Свернувшись клубочком, она легла щекой на пыльный пол. Слезы капали на деревянные доски, оставляя темные кружочки. Она думала, что знает, что такое боль, когда увидела в библиотеке спиритический сеанс, подстроенный Нилом, но это было ничто по сравнению со случившимся после. Она потеряла друга, единственного человека, которому научилась доверять больше всех на свете, человека, бывшего ее союзником против всех, самого доброго из тех, кого она знала. Ее будто разорвали на части.

Мара потеряла счет времени. Только что был день, а когда она снова посмотрела в окно, сумерки уже раскрасили небо в алый цвет заката. Застонав, Мара перекатилась на спину, ловя ртом воздух. Блэквуд словно тоже дышал вокруг нее – старое дерево остывало в ночном воздухе.

– Остались только мы с тобой, – прошептала Мара дому. Горло саднило, в висках пульсировала кровь: начиналось обезвоживание. Она заставила себя встать сначала на колени, а потом подняться на ноги. Шатаясь, Мара добралась до опустевшей столовой, а оттуда в кухню. – Тебя я не ненавижу, – заверила она дом, будто это могло облегчить собственную боль. – Ты прекрасен. Ты слышал, как я защищала тебя перед ними? С тобой все в порядке. Они все лгут.

Голова кружилась. Мара повернула кран в раковине, и оттуда хлынула красная жидкость.

Мара смотрела на окрасившуюся в алый цвет раковину, но чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы реагировать. Подождав, пока вода очистится, она налила себе стакан и выпила.

– Ты хороший дом. – Она поставила пустой стакан обратно на столешницу. – И мы так похожи… – Из гостиной донесся медленный скрип, и у Мары мурашки побежали по коже. Она облизала губы. – У тебя свои причуды, вот и все.

Повернувшись, она больше по привычке, чем из любопытства, пошла на звук.

– Никто не понимает тебя так, как я. – Мара остановилась у входа в гостиную и так и застыла от ужаса, забыв про боль.

Кресло-качалка мерно раскачивалось, с деревянной спинки на сиденье тонкой струйкой стекала кровь.

– Это они с тобой сделали? – прошептала она, на цыпочках подходя ближе к креслу. – Это одна из их шуточек?

Мара коснулась красной жидкости. Та была теплой и липкой. Кресло продолжало раскачиваться, хотя никакого дуновения не ощущалось, даже слабого ветерка. Она попятилась, и тут из камина раздались рыдания.

– Это просто ветер. Вот и все…

Плач перешел в икания, затем возобновился. Мара повернулась, уже готовясь броситься прочь, как ее взгляд упал на вышивку на стене. Поверх нее запеклась кровь, которая складывалась в слова: «Их сердца в моем доме».

Ладони вспотели, и она вытерла их о джинсы.

– Это все медиумы. Это они сделали… жестокие шутки…