Проклятие

А полицейскому, пришедшему его навестить, Сухарев, конечно, о Ларке не рассказывает. На Мартовской оказался случайно, напавших на него не помнит. Упал, очнулся — сотрясение и гипс. Вот такие дела.

— Ну, что, решил?

Вернувшись за стол, Марфа Степановна выложила пачку сигарет.

— А какие-то гарантии? — спросил Сухарев.

— Когда все поймет, придет к тебе, — сказала ведьма. — Кричать будет, реветь будет. Не пускай.

Сухарев вздрогнул.

— Почему?

— Потому что все обман. Когда раскается, когда отцом назовет… Вот тогда можно.

— Ей будет очень больно?

Марфа Степановна раскрыла пачку.

— Это, как ты понимаешь, зависит от нее.

— Далеко все зашло, — вздохнул Сухарев. — Почему так?

Ведьма с сигаретой отошла к окну. Стукнула форточка.

— Каждый отрабатывает то, что ему предназначено. — Марфа Степановна прикурила от зажигалки, облокотилась на невидимый Сухареву подоконник. — Тебе тоже это спущено не просто так.

Свет желтил ее лицо, делая похожим на череп.

— Мне все же кажется… — начал Сухарев.

Ведьма выдохнула дым.

— Тебе важно выдержать. Это твое испытание.

Затушив окурок, она прошла мимо Сухарева к комоду. Звякнуло стекло, послышался звук свинчиваемого с бутылки колпачка. У стола Марфа Степановна появилась уже с крохотной, наполненной прозрачной жидкостью рюмкой.

— Выпей. Для храбрости.

— Это что? — спросил Сухарев.

— Водка, — ответила ведьма. — И не тяни. У меня еще два клиента впереди. Ну же, залпом.

Сухарев взял рюмку в пальцы, помедлил и опрокинул ее в рот. Горечь комком прокатилась по горлу. Прости, Ларка, ты сама виновата.

— Все, я готов. Я согласен.

— Хорошо, — Марфа Степановна подала ему зеркало. — Теперь смотри на дочь, смотри в отверстие.

— Просто смотреть?

— Да.

Сухарев стал смотреть. Ларка улыбалась с фотографии. Проковырянная дырка делала ее индианкой. Девочкой-индианкой, подрисовавшей себе усы. Девочкой, которая так и не выросла из детской ненависти.

— Теперь дохни, — сказала Марфа Степановна, — дохни на снимок.

Сухарев дохнул.

— Хорошо.

Зеркало исчезло из рук Сухарева и появилось на сукне стола. Ведьма отлепила фотографию и поднесла ее к свече. Фотобумага неохотно принялась чернеть, выплюнув вверх желто-синее пламя. Марфа Степановна подержала ее за один край, давая огню захватить большую площадь, потом осторожно, поворачивая, перехватилась за верхний уголок. Наблюдая за огнем, она что-то тихо говорила, певуче и плавно растягивала непонятные слова. Пепел падал в бронзовую пепельницу.

— Все!

Ведьма сбросила остатки снимка. Скукоженная, хрупкая, пепельная фигурка сломалась под пальцем.

— Можно идти? — спросил Сухарев.

Марфа Степановна кивнула и поднялась.

— Да, иди за мной.

Она вывела Сухарева через второй выход на залитую тусклым электрическим светом лестничную площадку. Осталось спуститься на десять ступенек и выйти на улицу. Сухарев обернулся.

— А как я узнаю…

— Она придет к тебе сама. Поймет или не поймет, но придет, — сказала ведьма, прикрывая дверь. — Ты только не прощай ее раньше времени.

— Я помню, — кивнул Сухарев.

Снаружи сеял мелкий дождь. Ныло сросшееся предплечье. Все казалось Сухареву тревожно-новым.

Около месяца Сухарев чувствует себя легким. Словно со сгоревшей в пепельнице фотографией ушло все то, что угнетало его последние годы. Ты сама, Ларка, ты сама, шепчет он время от времени.

После развода со Светкой он так и не сошелся ни с одной женщиной. Не хотел запускать канитель семейной жизни во второй раз. Светки с Ларкой ему хватало за глаза. Изредка, конечно, Сухарев позволял себе мимолетные знакомства, благо недостатка в женском внимании не испытывал, но ничем серьезным они не заканчивались. Одна-две совместных ночи — и все.

Бывало, ему казалось, что в самый напряженный момент Ларка готова выскочить из темного угла или из шкафа, чтобы крикнуть: «Трахаешься, говнюк? Конечно, я же для тебя — ничто! И мама — ничто! Давай, давай, хрипи, трахай!».

Жуткое было чувство. Вымораживающее. Некоторые женщины пугались его изменившегося лица.

Он жил в однокомнатной квартире, которую обошли перипетии развода и раздела совместно нажитого имущества. Простой кирпичный дом, пятый этаж, тесные лестничные площадки на три квартиры. Напротив — пожилая соседка, Инна, кажется, Аркадьевна. В середке, от Сухарева слева, — тихий научный сотрудник какого-то закрытого института, бывающий дома хорошо, если раз в месяц.

Первое время Сухарев ждет.

Ждет телефонного звонка. Звонка в дверь. Тени дочери, следующей за ним по пятам. Оглядывается. Замирает. Вслушивается. Но все это быстро проходит. Никого. Ничего. Дыши, Вячеслав, пари над заботами. Возможно, что Марфа Степановна никакая и не ведьма в третьем поколении, думает он, а какая-нибудь Мария Сергеевна или Николаевна, или не Мария, а вовсе Ольга, усталая женщина с детьми и кредитами, которая изображает из себя ведьму для легковерных людей. Может, она даже не самостоятельна в своих поступках. Ей говорят, сколько взять с клиента, она и старается. Хотя у него-то как раз был оплачен один всего сеанс.