Проклятие

Сухарев понимает: ей не очень удобно. Наверное, каждый день при дочери крестила его разными словами, какой он негодяй, какой не отец, какое дерьмо, а сама взяла да и пригласила в гости. Все просто: Светке нужны деньги. Сверх того, что она получает в виде алиментов. И сверх того, что он отдает на Ларку сам.

Сухарев, в сущности, ничего не имеет против. Сидит на маленькой кухоньке. Угощается. Ждет.

— Мам, я не понимаю…

Ларка громко брякает ложкой о стенки, размешивая в кружке сахар. Ногти у нее выкрашены в черный и розовый. На левом запястье — нитяной браслетик, фенечка с бусинами.

— Тебе и не надо понимать! — злится Светка. — Тебе надо убраться в свою комнату и не отсвечивать!

— Это и моя кухня! — орет Ларка.

Ее щеки расцвечивают красные пятна. Сухарев думает: неужели они так грызутся по любому поводу?

— Извини, Лариса… — произносит он.

И тут же получает сладким чаем в лицо. Полную кружку. «Все для прекрасной дамы». Хорошо, что кипяток успел остыть.

— Лара!

Марфа Степановна появилась из глубины комнаты с маленьким зеркалом и свечой из темного воска.

— Вот, что я хочу тебе предложить, — сказала она, выкладывая предметы на стол.

— Что это? — спросил Сухарев.

— Атрибуты. Магические атрибуты.

Марфа Степановна переложила к зеркалу и свече одну из фотографий.

— И что это будет?

Ведьма улыбнулась одними губами.

— Проклятие.

— Нет-нет-нет, — замотал головой Сухарев, — я не хочу делать ей ничего плохого! Я хочу…

— Стоп! — подняла руку Марфа Степановна. — Ты искал помощи? Тогда будь добр, сначала выслушай, что тебе предлагают, а потом уже решай.

— Хорошо.

— Так-то.

Марфа Степановна кивнула и достала из кармана кофты маленькую катушку синей изоленты. Из другого кармана появилась зажигалка. Наконец, с комода была перемещена на стол бронзовая пепельница, похожая на миниатюрный казан на толстых ножках. Огрев по затылку, пепельницей, пожалуй, можно было и убить.

— Как я понимаю, — сказала ведьма, отрывая от изоленты два кусочка, — ты человек добрый. Бывает. Дочь тебя изводит, но ты не стремишься ее наказывать. Мазохизм, и только. Зачем же ты тогда пришел? Нет-нет, не отвечай.

— Я…

— Не надо.

Качнув головой, Марфа Степановна приклеила фотографию Ларисы к зеркалу. Клочок изоленты сверху, клочок изоленты снизу.

— Держи, — она вручила зеркало Сухареву.

И захочешь, не посмотришься — снимок закрыл почти всю зеркальную поверхность. Ларка с нарисованными усиками показывала кончик языка.

— И что мне…

— Молчи! — хлопнула ладонью по столу ведьма.

Сухарев едва не выронил зеркало.

— Молчи! — повторила Марфа Степановна. — Раз пришел, значит, отчаялся. Раз отчаялся, значит, довела она тебя.

Сухарев выдавил кривую улыбку.

Как было. Ларке — четырнадцать.

Все странички социальных сетей, которые имеются у Сухарева, заполнены ее комментариями. Под каждой новостью или фотографией она оставляет короткую реплику. Или «Говнюк» с вариациями. «Ты — говнюк!». «Урод и говнюк». «Посмотрите на говнюка!». Или «Придурок». Или «Ненавижу!».

Но чаще всего реплики матерные. Сначала Сухарев пытается завязать диалог, размещая сообщения под ее постами. «Лара, ты хочешь поговорить?». «Почему?». «Объяснись, пожалуйста».

Все зря.

Ему становится смешно, когда он представляет, как дочь, склонив голову, листает его странички, выискивая, что бы еще откомментировать в его жизни. Смешно до горечи. Добивался внимания дочери? Жуй. Не обляпайся.

Но однажды она звонит со Светкиного телефона.

— Сухарев?

Ларка не называет его ни папой, ни родителем, ни предком. В крайнем случае, уничижительно — Вячеславчиком. Ну и Сухаревым, само собой.

— Я слушаю, — отвечает Сухарев.

— Для тебя новость, понял?

Голос Ларки дрожит от ненависти.

— Что опять? — вздыхает Сухарев.

— Ты маму довел, понял? Она в больнице, говнюк!

Новость его буквально подкашивает. Свободной рукой он ищет, обо что опереться. Спинка стула, иди-ка сюда.

— Как? Где?

— Так я тебе и сказала! — кричит Ларка. — Но ей плохо, очень плохо!

Сухарев ничего не понимает. В ушах шумит. Сердце колотится. Нет, это понятно, что давно ничего общего…

— Погоди, — спохватывается он. — Зачем же ты звонишь?

Ларка сопит.

— Маме нужны деньги, на операцию, — давит она из себя.

— Много?

Ларка называет сумму. Сумма терпимая. Но тысяч двадцать Сухареву придется занять на работе.

— Хорошо, — говорит он.

— И вот, чтобы ты поверил, — говорит дочь.

Телефон пикает, принимая отправленный Ларкой снимок. Снимок плохого качества, на нем на койке под капельницей лежит женщина. Узнать Светку невозможно. Но волосы темные. Руки на одеяле.

— У меня вечером будет сумма, — говорит Сухарев.

— У памятника Горькому, хорошо?

— Да.

— Ну, все.

Ларка впервые не называет его говнюком. Сухарев и не подозревает, что Светка ни в какой больнице не лежит, а звонок сделан с целью развести его на деньги.

— Сколько ей сейчас? — спросила Марфа Степановна.

Она выключила люстру и зажгла свечу. Света стало исчезающе мало, помещение, казалось, сжалось до размеров стола.

— Семнадцать. Почти, — ответил Сухарев.

— Семнадцать, — повторила ведьма.