Проклятие Че Гевары

Оло уже не единожды мерещились окружавшие нас солдаты, и Фернандо, видя, что тот на грани срыва, нагнал его прямо во время перехода и, что-то тихо ему говорил. Тот не выдержал и разрыдался, и мы все услышали его всхлипы, и у нас все сжалось внутри в ожидании гнева Фернандо. Но вместо этого он положил свою белую, грязную руку, с закатанным до локтя рукавом синей куртки-дождевика, на плечо Оло Пантохи – словно спрятал от нас его недостойные слезы. И что-то проговорил ему, как отец малышу. Еще тише, так, чтобы больше никто не услышал. Словно накрыл того большим белым крылом… Оло везло, ведь он шел впереди командира, тринадцатым по счету.

Также, строго под своим порядковым номером, мы получали и пищу… Но двое последних суток мы не могли сделать привал, чтобы поесть или хотя бы поспать. Потому что солдаты не были лишь миражами несчастного Оло. Они кишели повсюду. Казалось, они плодятся в этой проклятой сельве, как москиты и гаррапатос. Они наводнили джунгли, и выдавили нас сначала из зоны Лагунильяса – нашей материнской зоны. Теперь они сжимали свою удавку вокруг отряда в зоне реки Масикури, словно астма – свои тяжелые лапы вокруг горла нашего командира. По радио постоянно передавали, что партизан удалось запереть в бутылку и горлышко вот-вот закупорится. Солдаты наводнили всё вокруг, и за каждым кустом нам мерещились стволы их винтовок…

Давид Адриасоля – такой же могучий и неутомимый, как и беспечный Дарио – вместе с Инти все время ходили в разведку и натыкались на армейские патрули. Лишь одиннадцать месяцев жизни в джунглях помогали им избежать столкновения. Иногда мне казалось, что наша цепочка окончательно превратилась в призрачных духов и растворяется в сельве. Шествуя не по земле, а по воздуху. Честное слово, подойди мы тогда к Рио-Гранде или к Масикури, я не стал бы дожидаться, пока сколотят плот, а предложил бы командиру перейти реку прямо так, по поверхности. Проклятая сельва… Она проникла в душу и в сердце каждого из нас, опутала всё своими ядовито-зелеными лианами и по капле высасывала силы и жизнь … И винтовки солдат, мерещившиеся за каждым стволом… Фернандо стал особенно молчалив в последние дни. Казалось, у него не хватало ни воздуха, чтобы дышать, ни сил на разговоры. Единственное, что он скупо произносил, касалось «новых зон».

В последние недели похода, после того, как погиб отряд Хоакина и бездонные воды брода Йесо сомкнулись над изрешеченным пулями телом Тани, после того, как из-за подонков-предателей были разгромлены все наши тайники – с запасами продовольствия и оружия, документами и фотопленками, с лекарствами от астмы Фернандо, он постоянно говорил об одном – о новых зонах. «Они злорадствуют, что заперли нас в бутылке… – говорил он, прослушав очередное сообщение на своем транзисторе. – Хорошо… У любой бутылки есть горлышко. Мы выскользнем из него и уйдем в другие зоны… Мы найдем другие зоны…». Радиоэфир кишел армейскими сообщениями, как сельва шевелилась от кишащих в ней москитов, клещей-гаррапатос и армейских патрулей.

…Когда мы уперлись в эту неприступную стену, мне показалось: всё, наступило… бутылка наглухо закупорена пробкой, и это конец… И каждый так подумал. Слишком мучительным был переход. Мы не могли даже остановиться на привал, потому что окрестные склоны были усыпаны солдатами, и нам приходилось все время карабкаться, ползти, а Чино из-за разбитых очков совсем не мог двигаться самостоятельно, и доктор стал совсем плох, и Уанка не мог ступить на поврежденную ногу – она распухла и загноилась… И Фернандо был плох, он все время с голосом втягивал в себя воздух, словно пытался протолкнуть, запихнуть его в грудь, но это никак не получалось. Когда мы уперлись в эту стену, все подумали, что это конец… Все, кроме одного…

И вот мы на вершине, «выше самой Анкоумы» и веселы, словно дети. Ничто так не укрепляет веру, как зримое чудо. И каждый из нас только что был свидетелем чуда: Фернандо взобрался на неприступную, дьявольскую скалу, а следом и мы, влекомые необъяснимой силой. И каждый теперь безоговорочно верил, что у бутылки, в которую нас пытаются запереть, несомненно обнаружится горлышко, и мы в него обязательно выскользнем и покинем эту треклятую зону, отнявшую столько наших друзей, и уйдем в другие зоны, новые и прекрасные… Даже Моро, наш бедный доктор, которого уложили в скудную тень чахлого кустарника, который все время стонал, держась за свой неестественно раздутый от водянки живот, даже он улыбнулся.

К нему подошел Фернандо и молча тронул его за плечо. А потом поднял свой рюкзак и карабин. Вещи мы свалили в кучу возле лежащего Моро.