Стрельбу открыли без команды. У одного из солдат сдали нервы, и следом струна оборвалась на каждом спусковом крючке… Выстреливший солдат упал, сраженный ответной очередью Браулио. Но тут же сразу несколько очередей из разных точек пересеклись на груди и животе чернокожего партизана. Ряды пуль, как стальные, пущенные со страшной скоростью тросы, впились в мускулистое тело и принялись рвать на куски человеческое мясо. А кровь под его черными, словно из отполированной бронзы отлитыми мускулами оказалась алой-преалой, а мясо и кожа, ошметками падавшие в реку, тут же окрашивали воду красным цветом. Зеркало брода дель Йесо вдруг разверзлось пучиной, раскрыв во всю ширь свою искаженную, дрожащую от нетерпения пасть. Одного за другим эта пасть заглатывала партизан, чавкая розовой пеной, брызгая и отфыркиваясь кровавой слюной, вновь и вновь пережевывая их тела молохом пулеметов, клацая челюстями винтовок.
Хоакин, Густаво Мачин, Мойсес Гевара… Один за другим, изрешеченные, изорванные пулями, они погружались в поток. Фредди Маймура рванулся вперед, чтобы заслонить собой Таню. Но в этот миг её словно от удара чем-то тупым и тяжелым отбросило назад, на лету развернув в правую сторону. Для Маймуры эти мгновения показались бесконечно долгими тысячелетиями. Он отчетливо видел, как легкое, невесомое тело Тани почти воспарило, и как на лету набухала темно-красным пятном разорванная на левом плече кофточка.
Но в следующий миг над Таней сомкнулись воды Рио-Гранде. Река, которую командир окрестил Иорданом, словно вступилась с Йесо в смертельную схватку за Танино тело и Танину душу. Стремительный, неудержимый поток подхватил её и понес прочь от этого онемевшего места, контуженного предательством и стрельбой, и муками смерти.
Маймура бросился в поток следом. Так, неодолимо, его и несло течение, вместе с Таниным телом, вместе с кровью товарищей, несколько миль, пока, наконец, он не сумел, подгребая из последних сил правой рукой, а левой подхватив под мышки легкое тело Тани, ощущая ладонью её прохладную грудь, выкарабкаться на глинистый берег. А потом его плечи беззвучно тряслись, когда он глотал соленую влагу – то ли от слёз, то ли от пропитанной кровью Таниной кофточки – такую же неудержимую, как поток, журчавший у самых ног неподвижно лежащей Тани.
А потом влага кончилась, но скорбь стала ещё беспросветней, и Фредди всё так же сидел, склонившись над таким молодым и таким прекрасным лицом Тани. Она не говорила с ним, а только слушала. А он говорил, говорил… А потом он умолк, но продолжал неподвижно сидеть, склонившись над ней. А наутро он похоронил её прямо там, на берегу Рио-Гранде, голыми руками выкопав яму на самой границе, где кончается сырая прибрежная глина и начинается сельва.
Военные сообщили, что все, за исключением сдавшегося в плен Кастильо, убиты у брода Йесо. Как обычно, они соврали. Маймура остался жив. Он таился и прятался, минуя засады и патрули. Он, действительно, превратился в призрака джунглей. Так и воскликнул крестьянин, на хижину которого он набрел три дня спустя после случившегося у брода дель Йесо. Крестьянин слышал о бойне на берегах Рио-Гранде. Он предложил Маймуре еду и питьё. Но Фредди попросил только бумагу. У кампесино не оказалось бумаги. Но у него была Библия, которую ему подарил проповедник на ярмарке в Вальягранде. На форзаце книги Фредди Маймура огрызком карандаша написал, что с ними произошло у брода дель Йесо и где он похоронил Таню. Лишь спустя пять лет эта Библия попала в «Манилу»… А ещё Маймура попросил у крестьянина мачете. Тот не посмел отказать и дал ему старый нож с поломанной рукоятью и проржавленным лезвием.
Маймура бродил с ним по джунглям ещё три дня и всё время точил его о безмолвные камни. А потом он повстречал армейский патруль… Он выпрыгнул из-за камня и успел полоснуть одного из солдат по шее. А ещё, изрешечённый несколькими автоматными очередями, он успел прохрипеть: «Это вам за… неё…»
Обещанного ранчо во Флориде Онорато Рохас так и не получил. Правда, ему выделили небольшую ферму неподалёку от Вальягранде. По личному распоряжению президента Баррьентоса.
Газеты широко осветили это знаменательное событие, заметку сопровождали фотографии, на которых сеньор президент, оголяя резцы во всю ширь своей кайманьей улыбки, пожимал руку пожилому крестьянину. Тот был одет в белую рубаху, а на лице его застыло простодушно-растерянное, виноватое выражение.
А через три года этого крестьянина нашли на собственной ферме. Он лежал, распластавшись, уткнувшись лицом в землю. С простреленным затылком…