Пропавшая экспедиция

— Я сейчас просто строю гипотезы, — отвечал дядя Жерар. — Так или иначе, жрецы буквально лезли из кожи вон, по своему разумению укрепляя узы, связующие оба мира. В частности, устраивая посвященные им общенациональные торжества. Ну вот, например. Самым почитаемым праздником древней Месопотамии был Акиту, в переводе с шумерского — День Творения. По такому случаю, возглавляемая жрецами торжественная процессия собиралась в Борсиппе, у подножия посвященного богу Набу колоса и, распевая псалмы, отправлялась пешим ходом в Вавилон. Конечной точкой маршрута, как вы, думаю, уже догадались, был храм Мардука на вершине Вавилонской башни. Специально для этого ритуала, между двумя городами проложили великолепную, вымощенную белым камнем дорогу, которой никто не пользовался в будние дни, это было строжайше запрещено. Прямая как стрела, она, по мысли жрецов, символизировала волшебные животворящие лучи, падающие из небесного Вавилона в мирской. Еще один примечательный нюанс, который, при внимательном рассмотрении, свидетельствует о многом. Вавилон в период расцвета располагал восемью капитальными воротами. Но, из года в год, процессия из Борсиппы входила в город строго через ворота Иштар — великой богини матери…

Мишель прочистил нос.

— Вот такая логика, — резюмировал дядя Жерар. — Хотите жить, как боги, не будьте скотами, — он многозначительно подмигнул Мишелю. — Чем не христианская концепция Царства Божьего, которое внутри каждого из нас есть, или китайский Путь Дао, о котором мы с вами уже говорили. Только, пойди, отыщи туда дорогу, когда вдоль обочины — столько искушений, что голова кругом идет, а под ногами — никак не меньше волчьих ям. И добрая половина спутников готова поставить вам подножку, лишь бы вы шлепнулись носом в грязь. Поэтому, стоит ли удивляться, что ухищрения, на которые пускались жрецы, не сработали. Трудно надеяться стать богами, лишь скрупулезно соблюдая самые помпезные ритуалы, это все равно, что воображать себя добрым христианином при условии соблюдения одних постов. Тут нужно нечто неизмеримо большее…

Они немного помолчали.

— То есть, наш мир — всего лишь несовершенное отражение божеского? — нарушил тишину Мишель.

— Не берусь этого утверждать, дружище, — покачал головой дядя Жора. — Я, месье, всего лишь изложил вам версию, которой придерживались шумеры, так что, все претензии — к ним, если что. Это ведь они, а не я, полагали физическую реальность вторичной по отношению к божественному идеалу. И, соответственно, стремились к нему, по мере сил, шествуя из человеческого Вавилона в небесный. Понятно, само шествие, надо понимать, как аллегорию, поскольку, по сути, вся мирская жизнь отдельного индивидуума рассматривалась ими как долгий и полный превратностей путь к Небесным Вратам. Кстати, аналогичные воззрения бытовали и у многих других народов, живших за тысячи километров от Междуречья в абсолютно иные исторические эпохи. Возьмите, хотя бы, легендарный Асгард — обитель богов, в существование которой верили викинги. Это ведь была не просто скандинавская калька с древнегреческого Олимпа, где бессмертные небожители наблюдают свысока за мышиной возней простых смертных далеко внизу, а нечто гораздо более сложное. Мир, каким он представлялся пращурам современных датчан, состоял из трех, с позволения сказать, частей. Символизировавшего Будущее Асгарда, эдакой прекрасной, в силу своей нематериальности, мечты. Мидгарда или Настоящего, где копошились людишки, принужденные создавать обе вселенные. Асгард — силой мысли, грезя о нем, без убедительных шансов туда попасть, и собственную среду обитания, унылый Мидгард. Последний — кропотливым физическим трудом…

— Вы говорили о трех частях, — напомнил Мишель осторожно.

— Так и есть, — кивнул Жорик. — Я забыл упомянуть Хельхейм, иными словами, Прошлое, неотвратимо наступающее Настоящему на пятки, и, таким образом, понуждающее его уносить ноги в погоне за ускользающим все дальше Будущим. Зазевавшиеся и просто отстающие, поглощались Хельхеймом без возврата…

— Хельхейм — это что-то вроде Ада? — спросил отец.

— Только не в понимании христианских попов, выдумавших пошлую страшилку с чертями и бочками кипящей смолы, чтобы ссужать запуганной пастве индульгенции по прейскурантам, утверждавшимся заведовавшими лавочкой иерархами. Глупее ничего не придумаешь, хоть, пожалуй, доведется признать, что поповские ужастики представляли из себя безупречный коммерческий продукт. Нет, друг мой месье Адамов, настоящий Хельхейм — это просто Великое Ничто, где нет ни звуков, ни света, и даже тех, кто мог бы испытывать затруднения вследствие этого.

— Нирвана? — предположил Мишель.

— Что-то типа того, — согласился Жорик. — Только, как видите, вожделенное для каждого индуиста состояние небытия, до усерачки пугало отважных берсеркеров, даже когда они накачивались для храбрости отваром из красных мухоморов. Особенности национальной ментальности…

Пока Жорик переводил дух, по лицу было видно, француз сам не против, хорошенько промочить горло, папа решил сменить тему. У него вызрел новый вопрос.