Прощание славянки

Я сказал ему, что наш посол в Константинополе вернется к своему посту через три дня.

Мне не оставалось ничего другого, как поручить ему подробно обсудить сделанное мне турецкое предложение, которого я принципиально не отвергал, хотя и думал, что о серьезных вещах следует говорить весьма серьезно, с чем Талаат, по-видимому, согласился.

Вернувшись домой, я обсудил еще в тот же вечер с М. Н. Гирсом сделанное мне Талаатом так неожиданно предложение, которого он, также как и все остальные русские гости на султанской яхте, не слышал, так как сидел за столом не с ним, а рядом с Иззетом-пашой.

Михаил Николаевич, давно и хорошо знающий ту специальную политическую атмосферу, которая составляет особенность Константинополя и с которой можно освоиться только после долгого пребывания в турецкой столице, не скрыл от меня своего удивления как по поводу самого предложения Талаата, так и по поводу того способа, которым оно было сделано.

Вместе с тем он сказал мне, что он, однако, не решился бы сразу отнестись к предложению Талаата как к вещи, не заслуживающей никакого внимания, так как ему было известно, что среди членов младотурецкой партии были люди, которые склонялись искать обеспечения независимости своей страны в сближении ее с Россией.

Эти люди были те, которые тяготились более других возраставшей зависимостью своего правительства от Германии и которые были бы рады новой ориентации турецкой политики, в которой они усматривали возможность выхода из-под тяготевшей над ними опеки.

Гирсу казалось возможным, что и Талаат начинал почему-либо ощущать неудобство германской опеки и придумал сближение с нами как способ ее с себя стряхнуть.

Все это можно было узнать и проверить только в Константинополе, чем он и собирался заняться тотчас по возвращении туда».

Как бы там не было на самом деле, политика европейских держав становилась важным фактором, определявшим судьбы Османской империи.

Думается, что все эти переговоры и поездки были в известной степени бессмысленными. И вряд ли вот уже полтора года державшая под своим контролем турецкую армию Германия повзолила бы Турции самовольно определиться с союзниками в будущей войне. Не для того она ее все эти годы готовила.

Да и какая еще могла быть Антанта, если двое «старших партнеров» по триумиварту — Талаат и сообенно Энвер — выступали за союз с Германией.

И кто бы еще одобрил их пантюркистские планы. Дорогого стоили и обещания Германии освободить Турцию от душивших ее экономику капитуляций.

«Сразу после начала Первой мировой войны, — писал ведущий российский тюрколог М. С. Мейер, — младотурецкое правительство пытлась в одностороннем порядке омтенить режим „капитуляций“.

Оно в течение некоторого времени воздерживалось от открытой поддержки Германии, надеясь, что страны Антанты, заинтересованные в нейтралитете султанской Турции согласятся с этим решением.

После того, как эти надежды не оправдались, был подписан германо-турецкий военный союз».

В конечном счете, в выборе Османской империи сыграли роль не ее интересы, а личность.

Но зато какая!

Военный министр Энвер-паша играл первую скрипку в сложившемся к тому времени триумвирате и любил Германию далеко не «странной любовью».

Его любовь была с интересом.

Ведь только Германия обещела ему вернуть потерянные в ходе Триполитанской и Балканских войн провинций и помчь в создании «Великого Турана» — огромного тюркского государства от Чергого моря до степеней Монголии.

Однако это было самым настоящим блефом.

За поддержку Турици в войне — миллион солдат, Кавказский фронт и закрытые для России и Антанты Проливы — Берлин был готов пообещать все что угодно, в то числе и территориальную целостность.

Германский министр иностранных дел фон Ягов в близких к нему кругах был куда откровеннее.

— Это должно было продолжаться лишь до тех пор, — говорил он, — пока мы не укрепимся в наших зонах и не будем готовы к аннексиям…

Таким образом, Турция в 1914 году не могла ждать ничего доброго от победы ни той, ни другой из воюющих сторон. Антанта грозила её расчленить, Германия — превратить в своего вассала.

Что, по большому счету, она уже и начала делать, закабаляя экономику и подчинив себе армию.

Собственные же захватнические пантюркистские вожделения младотурок распространялись на русские и английские территории.

После долгих споров с несогласными (а таких, надо заметить, хватало) 22 июля 1914 года военный министр Энвер-паша без ведома большей части членов правительства заявил германскому послу о намерении Турции вступить с Германией в союз.

Германский посол в Стамбуле Вангенгейм выразил некоторые сомнения относительно целесообразности такого союза.

Однако Вильгелм решил иначе.

«Теоретически верно, но в настоящий момент неуместно. Теперь дело идёт о том, чтобы добыть каждую винтовку, которая может стрелять по славянам на Балканах на стороне Австро-Венгрии.

Поэтому надо согласиться на турецко-болгарский союз с присоединением к нему Австро-Венгрии…

Это всё же лучше, чем по теоретическим соображениям толкать Турцию на сторону Антанты».