Прощание славянки

О чем официально объявили и в Думе. С Сухомлиновым Мясоедов рассорился, полагая, что министр, и бе него по горло сытый скандалами, не сделал ничего для защиты друга.

С началом войны Мясоедов обычным порядком пошел в армию и оказался в знакомых местах: он занимался войсковой разведкой в Восточной Пруссии.

Работал он хорошо, «ободрял примером» под огнем солдат и, верный старой привычке, тащил из брошенных домов «трофеи», сущие пустяки.

Но вокруг него снова завязался клубок интриг — приятель Гучкова генерал Ренненкампф, подозревая в чем-то полковника, приставил к нему агентов.

В феврале 1915 года 20-го корпус погиб в Августовских лесах, а 10-я армия была вынуждена оступить.

На Верховного главнокомандующего посыпались обвинения в бездарности, и Ставка искала виновников.

В это время из немецкого плена явился некий подпоручик Колаковский.

Он поведал удивительную историю о том, как согласился быть немецким шпионом, чтобы добиться освобождения.

Подпоручик плел несуразицу, которой не придали бы значения, если бы в его показаниях не мелькнуло имя Мясоедова.

Николаю Николаевичу доложил об этом, и он распорядился немедленно судить Мясоедова.

Еще бы! Попался человек, близкий к ненавистному Сухомлинову.

Вместе с Мясоедовым арестовали еще 19 человек, не сделав исключения даже для его жены, и стремительно раскрутили дело о «шпионаже», которое ничем не подтверждалось.

Единственного «свидетеля» Колаковского надежно спрятали, и он нигде не появлялся.

Когда 18 марта 1915 года в Варшавской цитадели собрался суд, исход был предрешен: Верховный Главнокомандующий уже распорядился «повесить», не дожидаясь утверждения им приговора.

Мясоедова обвинили в передаче в течение многих лет до войны «самых секретных сведений» германским агентам.

Судей не заботило, что не было названо ни одного имени, как и то, что все это было признано клеветой еще до войны.

На суде фигурировала справка о расположении частей 10-й армии в январе 1915 года.

Она была дана Мясоедову официально перед поездкой по фронтовой линии, что он и объяснил.

Подсудимый не признал себя виновным в предъявленном обвинении в «шпионаже» и согласился только с одним пунктом обвинительного акта: мародерстве, пояснив, что брал «сведома начальства».

— Не я один, — патетически воскликнул он, — все берут!

Тем не менее, приговор был короток: повесить!

Мясоедов закричал и потребовал предъявить ему факты, уличающие его в шпионаже.

Вместо фактов к нему в одиночку прислали священника для совершения таинств исповеди и причастия.

Мясоедов понял: на этот раз ему у него нет шансов.

Так оно и было, и «шпиона» было решено повесить через два часа после вынесения приговора. Что было позором для русского офицера.

При всех своих отрицательных качествах Мясоедов не был трусом.

«Клянусь, что не виновен, — написал он в своем последнем письме жене и дочери, — умоляй Сухомлиновых спасти, просите Государя императора помиловать».

Затем он попросился в туалет. Там, сломав пенсне, Мясоедов нанес стеклом глубокий порез в области сонной артерии.

Нарушив элементарные законы в суде, палачи не стали возиться с раненым.

Истекаюшего кровью Мясоедова кое-как перевязали, подтащили к виселице и вздернули.

Приговор пошел по телеграфу на утверждение Николаю Николаевичу после казни.

По «делу» вздернули еще нескольких человек, кое-кто угодил на каторгу. В Ставке торжествовали — «шпионы» изобличены.

Но это была пиррова победа.

Генералы проявили поразительную близорукость и даже не могли понять такую простую вещь, что казнью Мясоедова и других они сами дали основания говорить о том, что в их же собственных штабах окопались «изменники».

Сплетни о «немецком золоте» и предательнице-императрице получили реальное подтверждение.

Таким образом, Николай Николаевич, столь наивно оправдывая свои военные поражения и нанося удар по ненавистному Сухомлинову, с еще большей силой ударил по самодержавию.

Максимальную выгоду из случившегося извлекли Гучков и конечно, «общественность».

Гучков торжествовал, скорбно закатывал глаза и внушал, что если он оказался прав в 1912 году, выйдя к барьеру против «шпиона», то вдвойне прав теперь, в разгар войны, утверждая, что власти достойна только «общественность».

Казнь Мясоедова не спасла высшее командование, а когда в мае 1915 года началось Галицийское отступление и весь русский фронт начал переживать ужасающую пору отчаянной беспомощности, вследствие отсутствия и вооружения, и снарядов, отношения между Ставкой и военным министром обострились до последней степени.

Великий князь открыто и резко осуждал деятельность военного министра, начальник Штаба слал резкие письма и телеграммы своему бывшему начальнику.

При приездах генерала Сухомлинова в Ставку его принимали сухо, небрежно.

Не оставался в долгу и Сухомлинов. И если вся Ставка в Барановичах работала против него, то все его окружение в Петербурге работало против Ставки и великого князя.

Сотрудников ему было не занимать стать, ибо во врагах великого князя недостатка не было.