Прощание славянки

К ним принадлежали забракованные им на фронтах генералы, во главе с бывшим Главнокомандующим Северо-западного фронта генералом Жилинским, генерал Воейков, все больше входивший в силу Распутин и вся его клика, окружавшая молодую императрицу.

В одних случаях эта коалиция старалась использовать неудачи на фронте, в других — всё возраставшую и в армии, и в народе популярность великого князя.

Соответственно этому, великого князя обвиняли то в бездарности и неспособности к командованию, то в честолюбивых замыслах, грозных для царской семьи.

В придворных кругах в это время многозначительно говорили о ходившем по рукам портрете великого князя с подписью: «Николай III».

Но более всего доставалось начальнику Штаба генералу Янушкевичу. Обвинения против него шли, главным образом, с фронта.

Что генерал Янушкевич принял должность начальника штаба не по своему хотению, об этом знали весьма и весьма многие. Для массы же, для всех было ясно одно, что на самом ответственном месте в армии стоит человек сравнительно молодой по службе и совершенно неподготовленный для соединенного с этим местом дела.

Как занявший не «свое» место, генерал Янушкевич сразу впал в немилость всей армии.

Одни завидовали ему, других возмущало незаслуженное им возвышение; третьи честно учитывали все последствия работы неопытного и неподготовленного начальника Штаба, страшились за будущее, за исход войны.

Хозяйничанье в оперативной работе Ставки генерала Данилова, который не пользовался репутацией талантливого офицера Генерального Штаба, но слыл за человека надменного, самоуверенного и упрямого, только увеличивало общее озлобление против начальника Штаба, не сумевшего ни выбрать соответствующего генерал-квартирмейстера, ни поставить избранного на должное место.

Недовольство генералом Янушкевичем началось в армии сразу же и затем, по мере наших неудач, всё возрастало.

В последних если и винили когда-либо великого князя, то только отдельные лица, основная же масса же возмущалась «бездарным» Штабом.

«Сначала шел общий гул, — вспоминал Г. Шавельский, — Когда, бывало, на фронт ни приедешь, непременно услышишь два-три „милых“ слова по адресу Штаба Ставки, выраженных то деликатно, а то и резко.

Я не думаю, чтобы отголоски общего недовольства не долетали до слуха генерала Янушкевича, но до мая 1915 года я как будто не слышал от него жалоб на тяжесть его положения и на какие-либо нападки на него.

С мая 1915 года, когда начала развертываться наша Галицийская катастрофа, генерал Янушкевич стал мишенью для ударов со всех сторон.

На фронте его открыто ругали и младшие и старшие. В Ставке его засыпали письмами с фронта, в которых он выставлялся главным виновником всех несчастий, переживаемых русской армией. И слухи, прилетавшие с фронта, и письма, приходившие оттуда, попадали в цель.

Честный генерал Янушкевич близко принимал их к сердцу и глубоко страдал, сознавая, что в тех и других была известная доля правды.

Теперь буквально всякий раз, как только мы с ним оставались наедине, генерал Янушкевич начинал жаловаться мне, что он изнемогает под тяжестью всё растущей злобы против него, всё усиливающихся нападок и обвинений».

Несмотря не все обвинения в бездарности и непонимании обстановки, и великий князь Николай Николаевич, и начальник его штаба могли переломить ситуацию только одним — делом.

Но как это ни печально, именно этого они как раз и не могли.

И дальнейшие события как нельзя лучше подтвердили это, и результатом их командования стало то самое «Великое отступление» русской армии, о котором мы рассказывали выше.

Единственное, чего удалось добиться Николаю Николаевичу, так это отставки Сухомлинова. Разоблачив шпиона, Верховный главнокомандующий потребовал призвать к ответу Сухомлинова.

В обстановке войны, когда к весне 1915 обнаружился большой недостаток снарядов и другого военного снаряжения, Сухомлинова стали считать главным виновником плохого снабжения русской армии.

12 июня 1915 года шло Собрание Совета министров под председательством Горемыкина.

К концу совещания действие принятого с утра премьером морфия закончилось, и он затянул старую песню о том, что «война его не касается».

Все уже собирались уходить, когда в зал явился курьер из Ставки с пакетом.

— Вам от государя, — протянул он Сухомлинову плотный пакет.

Министр облизал сразу ставшие сухими губы и открыл конверт.

«Владимир Николаевич, — ударил в глаза знакомый до боли почерк. — После долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии ваш уход необходим…

Мне очень тяжело сказать вам об этом… Сколько лет мы с вами работали, и никогда между нами не было недорозумений. Благодарю вас, что вы положили столько труда и сил наблаго нашей родной страны…

Беспристрастная история будет более снисходительной, чем осуждения современников.

Господь с вами. Уважающий вас Николай».

Несколько оправишись от полученного удара, Сухомлинов резко стал со своего кресла и быстро пошел к двери.

— Куда же вы, Владимир Александрович, — удивленно воскликнул Горемыкин. — У нас еще столько дел!

Сухомлинов остановился и помахал царским письмом.