Эдуард VII и Фишер были настолько воодушевлены, что присвоили Николаю титул адмирала британского флота. Царь уже был в мундире полковника шотландских стрелков, и потребовались немалые усилия, чтобы найти униформу британского адмирала.
Царь был, по словам Фишера, «счастлив как ребенок, поскольку в будущем ему нравилось встречать британские корабли, а не наземные войска».
Император немедленно сделал Эдуарда адмиралом российского флота.
В кругу присоединившихся женщин адмирал Фишер танцевал с великой княгиней Ольгой, а затем, по просьбе короля, станцевал соло.
Великая княгиня Ольга записала в дневнике, что никогда в жизни столько не смеялась.
Но происходило и серьезное. Продолжив переговоры в Петербурге, Извольский и Николсон сделали еще один шаг по желаемому Россией пути — выдвинули требование открытия для российских военных судов Дарданелл.
Министр иностранных дел Грей сообщал Николсону: «Извольский считает текущий момент критическим. Хорошие отношения между Англией и Россией могут быть укреплены, либо страны пойдут в будущее порознь. Он связал со сближением с Англией свой личный престиж».
Аннексия Веной в 1908 году Боснии и Герцеговины лишний раз напомнила Лондону о необходимости координации действий против меняющих карту Европы сил.
«В Европе, — писал по этому поводу британский посол из Берлина своему правительству, — устанавливается гегемония Центральных держав, а Англия будет изолирована…
Наша Антанта, как я боюсь, ослабнет и, возможно, умрет, если в будущем мы не превратим ее в союз».
Потом будут много писать о том, что именно в тот период столетнее русско-британское соперничество начинало терять свое значение.
Именно тогда, по мнению некоторых историков, заканчивался почти вековой период страха и антипатии Лондона в отношении России.
Постепенно англичане переставали верить в сказки о том, что русские казаки отнимут у них «жемчужину британской короны» — Индию.
В правительство и в Форин-офис пришла невиданная прежде плеяда сторонников сближения с Россией, уверенная в возможности европейского прогресса крупнейшей континентальной страны.
Английский историк А. Тойнби связывал менющееся отношение к России с тем, что в правящях кругах Англии появилась надежда на то, что будущее России связано с либерализацией ее политической системы и последующим вхождением в семью европейских народов.
«Главным препятствием на пути установления самоуправления в России, — пишет Тойнби, — является краткость ее истории.
Во-вторых, едва ли меньшим по значимости препятствием является безграничность ее территориальных просторов. До создания средств современной связи энергичный абсолютизм казался единственной силой, способной держать вместе столь широко разместившуюся людскую массу.
Ныне телеграф и железные дороги займут место „сильного правительства“ и отдельные индивидуумы получат возможность своей самореализации».
Особенно быстро отношения между двумя странами стали улучшаться после Алхесирасской конференции в апреле 1906 года, на которой Германия недвусмысленно заявила о своем самоутверждении.
Бывший в то время послом в Петербурге сэр Артур Николсон поспешил в Лондон.
В доме Грея его встретили министры Асквит, Холдейн и Морли.
Через четыре часа обсуждения англо-российских отношений министры пришли к выводу, что надо продолжать развивать отношения с Россией.
Но главное было, наверное, все же не в этом, и если называть вещи своими именами, то, сближаясь с Россией, Великобритания заботилась, прежде всего, о себе.
Давайте вспомним, чего хотела Великобритания.
Достигнув пика могущества, владея четвертью земной суши, Британия превратилась к началу XX века в охранителя мирового статус-кво.
Глобальной задачей имперского Лондона стало предотвращение резких перемен, а в случае их неизбежности — придания им упорядоченного характера.
Это почти автоматически противопоставило Англию главной покушающейся на существующее соотношение сил в мире державе — Германии.
И в Лондоне прекрасно понимали, что в своем стремлении к переделу мира Германия пойдет до конца. Особенно если ей это позволят сделать другие великие державы.
Дух, который владел Германией, может быть лучше всего выражен адмиралом Тирпицем, чьи превосходные мемуары дают картину постепенного раскола Европы.
Мощь, по Тирпицу, всегда предшествует Праву. Великие народы создает лишь стремление к властвованию.
В начале века Германия устремилась по этому пути.
Более ясно, чем в мемуарах, Тирпиц излагает эти идеи в своем «Созидании германского мирового могущества».
В 1898 году руководство «Гамбургско-американской компании» (ГАПАГ) донесло до сведения императора Вильгельма II, что «укрепление военно-морского флота необходимо для благополучия Германии».
Через два года президент крупнейшей германской мореходной компании ГАПАГ А. Даллин начинает защищать ту идею, что «флот является воплощением национальной цели „великой Германии“ и ее имперской мощи».
«В жестокой борьбе наций за свет и воздух, — говорил он, — имеет значение только мощь…