Прошедшие войны

На скотный и конный двор из аула вела одна дорога. Она проходила мимо дома Цанка и затем раздваивалась. Одна уходила вверх, в сторону скотного двора, другая вниз, в сторону конного. В тот день Цанка еще издалека увидел приближающихся трех всадников. Один ехал чуть впереди, двое других сзади. Через некоторое время Цанка узнал переднего — это был его односельчанин, Умар. Он принадлежал к тейну лей, что означает раб. До прихода Советской власти в округе не было семьи беднее, чем семья Умара. Теперь он служил в НКВД. Теперь, когда ни один из чеченцев не смел держать оружие дома и тем более носить его, у Умара на поясе висел огромный именной наган. Во всей округе мужчины говорили о кобуре Умара. Она была из желтой натуральной кожи. Со временем она по бокам обтерлась и стала местами коричневой, местами красной и посередине еще желтой. Был Умар на коне или пешком, он всегда демонстративно поправлял кобуру, часто сам ею любовался. Вот и сейчас он ехал на коне и любовался своей кобурой.

Увидев нежеланных людей, Цанка забежал в дом. Здесь дышалось полегче, чем на улице. Однако летнее солнце растопило крышу, и в избе было жарко, как в бане. В маленькое оконце Цанка наблюдал за всадниками, он думал, что они едут на конный или скотный двор. Однако они повернули в сторону хутора. Вокруг надела Цанка была плетеная изгородь. Ворот не было. Вместо них были две липовые жерди, укрепленные в металлические скобы. Умар остановил коня возле них, убрав от лица платок, которым он закрывал нос от запаха, крикнул Цанка. После второго окрика Цанка вышел.

— Салам аллейкум, Цанк. Мира и здоровья тебе и твоему дому.

— Во-аллейкум салам. Приходите и Вы с миром и с здоровьем.

— Цанк, у тебя ребенок умер. Прими мои искренние соболезнования. До благословит его Аллах!

— Пусть Аллах и к тебе будет благосклонен! Спасибо, Умар. Наступила вынужденная ритуальная пауза между соболезнованием и переходом к другому разговору. Умар с удовольствием провел потными пальцами по кобуре.

— Цанка, а где твоя семья? — наконец спросил он.

— Увез я их к родственникам в аул, подальше от этой вони. — Да-а-а, — произнес Умар протяжно, покачивая своей смуглой головой. — Однако, давно я тебя не видел. Давно. Возмужал ты. Здоровый стал. Другие в тюрьме сохнут, а ты прямо расцвел.

— Да, видимо твоими заботами, — ответил Цанк.

— Не болтай лишнего. Я здесь не при чем. Время такое. Хвала Аллаху — живы, здоровы.

Конь под Умаром замахал головой, отгоняя тучу мух, задергался, пытаясь избавиться от пары сплетней, которые присосались под боком у самого паха.

— А конь у тебя, Умар, хороший, завидный. Конь племенной, из стада Магомеда, — Цанка, любуясь конем, отошел чуть в сторону.

— Не болтай лишнего. Молод ты еще, Цанка… Стадо Магомеда, стадо Магомеда, — передразнил Умар, подергиваясь со злости в седле, — а кто теперь твой Магомед? Что с ним теперь стало? Пойди посмотри. Всю жизнь на шее народной сидел. Теперь бог воздал ему по заслугам. Советская власть — власть народная, и справедливая.

Последнее предложение Умар произнес уже очень громко, так чтобы слышали его сопровождающие; при этом «Советская власть» он произнес на русском языке, и искоса, одним глазом посмотрел назад, как бы оценивая реакцию товарищей.

— Конечно ты прав, — уже более кротко сказал Цанка, — и Советская власть добро, это очевидно. Просто я думал, что с приходом Советской власти мы все будем жить как Магомед, а оказывается Магомед стал жить как мы.

— Не болтай лишнего, идиот. Эти двое уже в принципе понимают по-чеченски… А вообще, Цанка, я приехал к тебе по делу. Завтра в восемь утра тебе необходимо быть в райцентре. Я тебя там встречу. Только не дури. С властью шутки плохи. Ты это уже знаешь.

Говоря это, Умар развернул коня, направляя его к аулу, провожатые сделали тот же маневр. Затем он натянул слегка поводья, обернулся в седле и, глядя исподлобья своими темными глазами, сказал:

— Да! А ты действительно здоровым стал.

И, удивленно мотая головой, дернул поводья, стеганул коня плеткой.

Остаток дня и всю ночь Цанка не находил себе покоя. Просто так в НКВД не зовут, от них добра не жди. Вечером он пошел в аул посоветоваться с родственниками. Никто ничего сказать не мог. Советская власть окрепла, бежать стало некуда. Мать и жена плакали, мужчины понуро смотрели в землю.

Наутро, весь измотанный, Цанка медленно поплелся в районный центр. Как прекрасен стал для него весь мир. Даже запах со скотного двора стал не таким невыносимым. Было очень рано, солнце еще не взошло из-за гор, но небо было голубое-голубое, высокое, чистое. На фоне светлого неба лес казался еще темнее, чем обычно. Наконец солнце незаметно показалось из-за горы, ослепив ярким светом лицо Цанка, лаская его. Грациозный буковый лес стал на глазах менять окраску; вначале посветлела дальняя, западная часть леса, затем солнечным светом и теплом были объяты все новые и новые участки на восток, и наконец вся горная долина залилась солнечным светом. Наступил новый жаркий летний день.