Простая речь о мудреных вещах

Уж гораздо бы лучше и вероподобное принять вам последние европейские войны с усовершенствованными орудиями за зачаточные остатки звериных инстинктов ваших человеческих прародителей!

* * *

Но всего разительнее, отвратительнее и вместе всего поучительнее, до чего систематик, даже честный и искренний, может заблуждаться, или не видящее – видеть, выпишу сполна параграф Дарвина о религии, которой задатки он видит в животных: «Религиозное поклонение чрезвычайно сложное чувство, состоящее из любви, полной покорности, страха и уважения, благодарности, надежды на будущее, и может быть еще из других элементов. Никакое существо не могло бы испытывать такого сложного чувство, пока оно не возвысилось до довольно значительной степени в умственном и нравственном развитии. Мы видим, впрочем, некоторое отдаленное сходство с этим состоянием ума в привязанности собаки к своему хозяину, этой горячей любви, соединенной с полной покорностью, некоторой боязнью, и может быть, еще с другими чувствами. Приемы собаки, возвращающейся к хозяину, после долгой разлуки, – и я могу прибавить приемы обезьяны относительно любимого ею сторожа, – совершенно отличны от приемов этих же животных при встрече со своими товарищами. В последнем случае радость не так сильна и чувство равенства выражено в каждом действии. Профессор Браубах утверждает, что собака смотрит на хозяина, как на Бога»[139].

Далее этого простираться, кажется, не может ослепление человеческое!

* * *

Осмеливаюсь сделать заключение.

Система Дарвина есть примечательное, важное явление в истории науки, которой принесет она пользу посредственно и непосредственно: посредственно – вызывая возражения и содействуя укреплению других воззрений; непосредственно – доставляя свои наблюдения и замечания, поступающие в общую сокровищницу.

Дарвин видит в природе постепенность развития. Другие видят на всех произведениях единовременный закон аналогии. Это было известно издавна, и в этом смысле всегда говорилось, что человек есть венец творения, существо совершеннейшее. У Шеллинга и Окена, в так называемой натуральной философии, это понятие развито с отвлеченной точки зрения и подтверждено показаниями естественной истории.

В этом отношении сам Дарвин оказал, может быть, великую услугу науке о природе, подметив и подобрав наибольшее количество этих аналогий.

Окенову систему натуральной философии можно ими много дополнить или иллюстрировать.

Не господствует ли повсюду закон аналогий? Галл узнает способности человеческие, судя по черепу, Лафатер по физиономии, и хиромант по руке. Проф. Антонский, замечу, кстати, любил судить о людях по почерку.

Сюда относятся, может быть, все древние гадания разных родов.

Припоминаются мне стихи Хераскова, подписанные под какой-то картинкой при русском переводе Эккартсгаузеновых важнейших иероглифов для человеческого сердца:

И что по смерти людям сулят небеса,То видят на земле премудрых очеса

.

Не мешает припомнить и о том, о чем не грезится нашей философии, и что заметил недюжинный наблюдатель природы и человека, Шекспир.

* * *

В нашей книжке сообщено несколько событий особого рода: как объяснит их Дарвинова философия?

Если Дарвин пролил много света для изучения природы своими наблюдениями, то нельзя не сознаться, что он для многих сгустил также и тьму над многими важными для человека вопросами.

В утешение можно сказать разве то, что тьма рассеянная возвысит цену света!

А какое отношение имеет эта система с миллионами тысячелетий ко мне, к человеку, к индивидууму? Для меня всего ведь важнее я, даже и по ее торжественному заявлению, что «полнейший эгоизм составляет основной закон жизни для всего органического мира»[140].

Я, говорит человек, хочу быть доволен, покоен, счастлив. Доставляет ли ваша система ему удовольствие, спокойствие, счастье? Указывает ли новые пути к блаженству?

Такие вопросы смешны в отношении к системе Дарвина.

Она имеет значение в истории науки, может содействовать к объяснению явлений, как всякая другая наука: физика, филология, история. Но надо быть таким увлекающимся юношей, как покойный Писарев и ему подобные, чтобы увидеть здесь крайние пределы человеческого ведения, и произнести почти проклятие всем прочим знаниям, заняться мухами и лягушками и пренебречь, например, историческими, нравственными деятелями человечества! Все науки – сестры, и история человеческого рода заслуживает внимание не менее естественной истории. Лягушками заниматься похвально, но беда, если из-за лягушек потеряется способность восхищаться природой, искусством, человеческими достоинствами, и если весь Божий мир сосредоточится для созерцания – в болоте…

* * *

Мы заметили выше, какую печальную картину, даже и не для Стерна, представляет Дарвинова система, которая видит на всем земном шаре только поле сражении, которая для всего органического мира условием жизни считает войну, которая силе предоставляет право[141], и победой оправдывает все средства.