Простая речь о мудреных вещах

С одной стороны реакция против старого, узкого, да вившего мира, должна была бросить молодое поколение в антагонизм и всякое отрицание враждебной среды: тут нечего искать ни меры, ни справедливости. Напротив, тут делается на зло, тут делается в отместку. Вы лицемеры, мы будем циниками; вы были нравственные на словах, мы будем на словах злодеями; вы были учтивы с высшими и грубы с низшими, мы будем грубы со всеми; вы кланяе тесь не уважая, мы будем толкаться не извиняясь; у вас чувство достоинства было в одном приличии и внешней чести, мы за честь себе поставим попрание всех приличий и презрение всех points d'honneur'ов.

Но с другой стороны, эта, отрешенная от обыкновенных форм общежительства, личность была полна своих наследственных недугов и уродств. Сбрасывая с себя, как мы сказали, все покровы, самые отчаянные стали щеголять в костюме Гоголевского «Петуха», и притом не сохраняя позы Венеры Медицисской. Нагота не скрыла, а раскрыла, кто они. Она раскрыла, что их систематическая неотесанность, их грубая и дерзкая речь не имеет ничего общего с неоскорбительной и простодушной грубостью крестьянина, и очень много с приемами подъяческого круга, торгового прилавка и лакейской помещичьего дома. Народ их так же мало счел за своих, как славянофилов в мурмолках. Для него они остались чужим, низшим слоем враждебного стана, исхудалыми баричами, строкулистами без места, немцами из русских.

Для полной свободы надобно забыть свое освобождение, и то, из чего освободились, бросить привычки среды, из которой выросли. Пока этого не сделано, мы невольно узнаем переднюю, казарму, канцелярию, семинарию, по каждому их движению и по каждому слову.

Бить в рожу по первому возражению, если не кулаком, то ругательным словом, называть С. Миля ракальей, забывая всю службу его, – разве это не барская замашка, которая «старого Гаврилу за измятое жабо хлещет в ус да в рыло». Разве в этой и подобных выходках вы не узнаете квартального, исправника, станового, таскающего за седую бороду бурмистра? Разве в нахальной дерзости манер и ответов вы не ясно видите дерзость старинной офицерщины, и в людях, говорящих свысока и с пренебрежением офицерщины, и в людях, говорящих свысока и с пренебрежением о Шекспире и Пушкине, внучат Скалозуба, получивших воспитание в доме дедушки, хотевшего дать фельдфебеля в Вольтеры.

До сих пор Герцен. Слова его относятся к учителям, а учеников, слушателей, прихвостней, попугаев, никогда не оберешься, когда проповедуешь отрицание, сомнение, неудовольствие, когда становишься в оппозицию и предлагаешь протест, – и вот раздаются бесконечные отголоски по журналам и газетам разносятся миазмы по губерниям и уездам, чем дальше, тем злокачественнее. Пагубное поветрие распространяется и собирается Панургово стадо. Молодежь на распутиях заражается больше и больше нравственной оспой, скарлатиной, и даже холерой. Лекарей мало по призванию, или они боятся выступить на сцену, а если находятся какие незваные, то вгоняют болезнь внутрь, или увеличивают, усердствуя не по разуму.

А сколько есть опасностей для болезней этого рода, с той и другой стороны, с правой и левой. Опасностей, которые делают их хроническими из острых, – и вот происходят Базаровы и Волоховы, померзее сочиненных Тургеневым и Гончаровым.

Зараза коснулась и девушек: они первым шагом на пути прогресса считают обрезать себе косу и поднять… голос с требованием прав, да и остаются многие в этом положении, на первом шагу, который делается для них последним.

Какие нелепости не выдаются этой сволочью, и всякая находит себе читателей и приверженцев! «Невольный труд есть та же проституция», – сказал из них кто-то, называя невольным трудом такой, за который человек принимается не по доброй воле. А за вольный труд, т. е. за труд по доброй воле своей приняться ему лень, нет привычки, да нет и охоты, а иногда нет и способностей. Ну, что же ему делать? Он и берет в руки нож, и при малейшем искушении или возражении, препятствии, неудаче, пускает в бок себе или досадителю.

* * *

Человек родится беспомощнее всех животных и принужден поневоле трудиться, ибо без этого труда не мог бы и жить: с чем же сообразно назвать такой труд проституцией? О, невежество, о, дерзость!

Страшно подумать, что большинство так называющей себя нашей интеллигенции, непщующей стоять впереди и вести других за собой, завладевшей по обстоятельствам высокими каланчами, смеется над противоположными учениями, и увлекает за собой много несчастной молодежи, для которой все делается трын-травой и жизнь копейкой.

Так объясняются самоубийства, убийства, отравы и всякие преступления, о которых мы читаем всякий день в газетах, и к которым прибегают даже несовершеннолетние.

Разум выше всего, восклицают наши доморощенные философы, и то с голоса. (Не вам бы говорить о разуме!) Наука должна объяснить все! Вот назначение человека!

Да знаете ли вы, что уразумел разум в продолжение известных пяти-шести тысяч лет?

Скажите по совести: можете ли вы выдержать экзамен по программе полного гимназического курса? Ну, хоть уездного училища?