Противоположности

— То есть всё это время Вы знали кто убил моего отца и молчали?! — начал кричать Савенин-младший. — Да за такое Вас мало на рее вздернуть! Сколько истязаний Вы хотели, чтобы мы перенесли? Если в Вас ни найдётся и капли сострадания к живым, то хотя бы проявите уважение к усопшему, сняв с него позорную табличку самоубийцы!

Почему-то снова повеяло тёмный воздухом… прямо как при недавнем противостоянии Боровского и Градатского. Как и тогда вид его изменился, подстроившись под ситуацию, став чрезмерно мрачным, нет, даже смертоносным. Пугающий взгляд пронизывал от головы до пят, отчего холодело в ногах. Тимофею Сергеевичу будучи верным армейским псом не раз приходилось пересекаться со старухой с косой и чувствовать её леденящее дыхание на своих широких плечах. Но вот только редко он смотрел ей прямо в глаза. Оттого сейчас даже он задрожал, пустив распускаться благородный цветок страха. Непонятно какая вещь ужасала, что именно страшило здесь и сейчас, и вот это настораживало больше всего. Теряется понимание себя и своих возможностей, все личные качества улетучиваются, тонут в черном болоте, оставляя голые инстинкты. А как известно, они говорят только одну фразу: «Выживи… выживи любой ценной». Этот внутренний диссонанс не оставляет ничего, кроме как увольнем стоять, вытаращившись стеклянным взглядом. Градатский вновь сменился, став тем самым воплощением холодного безразличия, давящего своей фундаментальной основой в виде аргументов и собственной контр-морали.

— Прошу прощения… должно быть мы с Вами просто неправильно друг друга поняли, мне глубоко… безразлично псевдо-душевные мучения трупа и уж тем более Ваши личные недовольства с моими методами ведения расследования. Я не знал господина Савенина и оттого не испытываю ни сожаления, ни каких-либо других бесполезных эмоций на этой почве. Всё это пустое… неважное. Для меня играет существенную роль лишь акт убийства и наличие нетривиальной загадки. Если бы не я, то Вы уже бы давно договаривались с святым отцом, чтобы Вашего папашу суицидника пристроили хотя бы в самой гнилой, затхлой и грязной части кладбища. Здесь и сейчас только мне одному не плевать на то, чтобы сие полицейские не написали в графе причина смерти: «Покончил с собой». Упрекать меня в столь низменном всё равно что нагло харкать в лицо тому, кто протягивает Вам корку ржаного хлеба. Будьте благодарны мне, а не злословьте.

Каждое его слово пропитано мраком, проникающим в самые чертоги тебя, где он ласкает беззащитную душу, царапая её стенки. Тимофей Сергеевич замолк, проглотив сгустившийся комок ругани. Ещё сильнее по пяткам прошёлся неприятный мороз. Желание спорить пропало, как и тяга бороться с неприятелем, что не под стать бравому драгуну, ведь это позорит его золотистый китель. Все поникли. Впервые Боровский почувствовал явное непринятие чужого мнения, оно его коробило и выводило из себя. Тут же он сделал Градатского своим духовным соперником, который нагло противоречит его наивной дихотомической морали. Ведь кажется совершается доброе, даже благородное дело, но со свойственным только злу холодом. «Это неправильно… так не должно быть», — мыслил он. Но хоть конфликт и возник, однако был проигран в тот же миг своего рождения. Кто знает, может это было давление авторитета? Или же невозможность найти достойных аргументов в оппозицию? Но слова против не прозвучали… вовсе не из-за нежелания или страха, а из-за ума, который вовремя остановил от ошибки окончательного поражения. Сейчас Боровский не знал путь к победе, поэтому мудро промолчал, но не согласился. Ему открылась ещё одна удивительная черта друга, которую, к сожалению, он до конца не понимал. Он не находил логичной причины в его резкой смене поведения и нрава, в этой отстранённости. Это было как раз-таки то самое, что Боровский ненавидел… невозможность прочитать. Ранее уже упоминалось это, но было так смутно и невнятно, что суть как вода проходила сквозь пальцы. Найдите ответ на вопрос: «Как прочитать книгу, которая написана на неведомом тебе языке?». Есть только один ответ, верно? Выучить язык. Но это сейчас было слишком сложно для него.

— Так вот, если позволите, то я продолжу, — сказал Градатский. — Я уже знаю, кто совершил это злодеяние, более того, я утверждаю, что он сейчас здесь с нами.

Все переглянулись и инстинктивно на пол шага отошли друг от друга, показав недоверие.

— Если честно, то вычислить убийцу было не так уж и сложно. Большей проблемой являлось понять способ убийства, хотя даже этот вопрос не вызвал у меня негодования. Но прежде для полной достоверности. Молотин, с чем ты сравнивал почерк?

— С личной перепиской.

— Отлично! Она при тебе, — он кивнул и передал ему листок. — Да, как я и предполагал, почерк абсолютно схож.

— Градатский, у тебя что, совсем мозги потекли?! Сам себе противоречишь.