Противоположности

— Верно мыслите, но как всегда поверхностно. Дайте письмо, — он вырвал его из рук. — Как мы можем видеть, почерк абсолютно ровный, каждая буква прописана и нет непонятных разрывов. Сюжет идёт чётко и структурно. А самое главное, логично. Странно для полоумного, не так ли? Если мы уже согласились, что ранее мысль о суициде к нему не приходила, то стало быть глупо говорить, что записка написана перед действом в трезвости ума. Вот вопрос, да? Она не может быть написана и не в бреду и не в трезвости. Как же непонятно?

Голос его был привычно манящим. Словно искусный фокусник, он водил их вокруг да около, не давая приблизиться к истине больше положенного. Он управлял этим театром, всё ближе продвигаясь к главному моменту кульминации. Как сценарист своей пьесы он игрался с его робкими, послушными актёрами, тихоходом рассказывая им гениальный сценарий, который они с трепетом в сердцах дожидаются. Градатский всё ближе подводил их к точке невозврата. Они налились испуганным потом, предвкушая его следующую реплику, которая никак не произносилась. Никто не смел сказать слово, ни грозный Молотин, ни лицемерный Савенин-старший, ни получившая глоток благодатной надежды Анна Михайловна, ни одна живая душа. Кроме Боровского, который смотрел на эту картину с не меньшим восторгом, но и со свойственной бушующей страстью. Или же лучше назвать это чувство привычным словом — любопытство. Он единственный, кто нарушил молчаливую идиллию Градатского. «Продолжайте ход мыслей, пожалуйста».

— Да, конечно, — произнёс Градатский, опечалившись, что спектакль так скоро кончился. — Простите мою нерасторопность. Так вот, из этого противоречия не следует ли сделать вывод, что письмо писалось не рукой почившего, а чьей-то чужой мерзкой пакостной рукой?

— К чему Вы клоните? — спросил Виктор Георгиевич.

— Всё просто. Это убийство, господа, которое очень ловко на блюдечке нам вынесли как суицид.

Все предполагали эти слова, но никто не ожидал, что он произнесёт их так скоро и с такой простотой. Будто бы это привычная сама собой разумеющаяся вещь, с которой приходится сталкиваться чуть ли не ежедневно. Погодя, он продолжил:

— С особой щепетильностью я проверил каждый уголочек в комнате, и некоторые моменты наводят на подобный исход. Некто, явно испытывающий к Сергей Георгиевичу весьма недружественные чувства, пробирается в квартиру, убивает неприятеля и выставляет дело как самоубийство. Если в общих чертах, то мне именно так видится картина произошедшего.

— Подождите-подождите, — обратился Шталов. — Вы так быстро перешли на тему убийства, что мне не совсем понятно, как именно Вы пришли к этой мысли.

— Будьте терпеливы. Первый аргумент в пользу моей теории таков. Галстук! — внезапно выдал он казалось абсурдную фразу. — Ощупав ловко закрученный в морской узел галстук, я, к удивлению, обнаружил странную вещь… галстук абсолютно сух. Согласитесь, человек, что вот-вот покончит с собой испытывает хоть небольшую долю того трепетного волнения, когда делаешь шаг в небытие. И не важно, делаешь ты это осознано или нет. Напротив, даже если это происходит в состоянии неполной сознательности, то обильное потоотделение это неизменный процесс в человеческом организме, особенно на шее. Но этого нет… что наводит на мысль, что сначала убили или заставили потерять сознание, а уже потом аккуратно повесили за петельку, словно пальто на тремпель. Второй аргумент, наличие странных отметин на шее господина. Я видел, как Вы, Саша, осматриваете тело, но, к сожалению, Вы отказались потрогать его… а зря. Пройдясь пальцами по шее я нащупал ровным счётом десять маленьких отметин, судя по всему от ногтей, расположенных ровно также, как если бы кто-нибудь душил человека.

— А что, если это ногти Сергея Георгиевича? — спросил Молотин.

— Если бы ты был хоть в половину так педантичен к деталям как я, то не засиживался бы в звании так долго. Скажите, что же такого господин Савенин прячет под перебинтованными пальцами? Не отсутствие ли ногтей?

Анна Михайловна немного испуганно кивнула головой. С каким-то ужасом и одновременно с надеждой в глазах она смотрела в высокую фигуру Градатского, возвышающегося над остальной массой своей невероятной аурой… или, быть может, своим давлением. Да и вправду, сейчас вокруг него чувствовалось тяжёлое давление, из-за чего покалывало в коленях. Такую удушающую силу не ощущал даже Боровский. Он касался её лишь раз, когда поссорился с Градатским. Но тогда она была еле заметной и смешивалась с общим фоном. Сейчас отчётливо была видно, как Градатский буквально подминает под себя всех и вся. Это был не гнев, а опять непонятная связка эмоций. Горделивость. Лицемерие. Эгоизм. Театральный трепет. Все эти и не только чувства сплетались в непонятную связку и посещались в худом тельце.