Противостояние.Том I

Иногда он понимал, что голоса эти ненастоящие, но порой он громко кричал, прося их перестать, лишь затем, чтобы убедиться, что единственный голос, отлетающий обратно к нему от домов и фасадов магазинов, отскакивающий рикошетом от шлакоблочной стены мойки машин «Скрубба-Дубба», где он когда-то работал и где сидел теперь утром 30 июня и ел большой, неумело приготовленный сандвич с арахисовым маслом, желе, томатами и горчицей «Гульденс Диабло», — это его собственный. Один лишь его голос бился в дома и магазины, откуда его словно бы прогоняли как незваного гостя, и тот возвращался к его собственным ушам. Каким-то образом Поутэнвилл оказался безлюдным. Все исчезли… Или нет? Ему всегда говорили, что он сумасшедший, а это как раз та мысль, которая овладевает безумцем, что в его родном городе никого нет, кроме него самого. Но взгляд его все время возвращался к нефтяным цистернам на горизонте, громадным и белым, как низкие облака. Они стояли между Поутэнвиллом и дорогой к Гэри и Чикаго, и он точно знал, что ему хотелось сделать, и это не было бредом. Это была очень плохая вещь, но отнюдь не бред, и он ничего не мог с собой поделать.

«Обжег пальчики, Мусор?»

«Эй, Мусорщик, разве ты не знаешь, что из-за игры огнем ты писаешь в постель?»

Ему показалось, будто что-то просвистело мимо него; он всхлипнул и, выронив сандвич, втянул голову в плечи; но ничего не увидел. И никого. За шлакоблочной стеной мойки машин «Скрубба-Дубба» проходило индианское шоссе 130, ведущее к Гэри, но прежде — к громадным цистернам компании «Чири ойл». Тихонько всхлипывая, он подобрал свой сандвич, стряхнул, как мог, серую грязь с белого хлеба и стал снова жевать его.

А может, и они — бред? Когда-то его отец был жив, и шериф прикончил его прямо на улице, перед методистской церковью, и ему пришлось прожить с этим всю свою жизнь.

«Эй, Мусор, шериф Грили пристрелил твоего старика как бешеного пса, тебе это известно, ты, придурок ё…й?»

Его отец сидел у «О’Тулса», и там случилась какая-то перебранка, а у Уэнделла Элберта был при себе пистолет, и он застрелил из него бармена, а потом пошел домой и застрелил из него двоих старших братьев и сестренку Мусорщика — о да, Уэнделл Элберт был парень с причудами и наисквернейшим характером, это вам сказали бы все в Поутэнвилле и еще сказали бы, что яблочко от яблони недалеко падает. Он застрелил бы и мать Мусорщика, только Салли Элберт, вопя, выбежала на ночную улицу с пятилетним Дональдом (впоследствии известным под кличкой «Мусорщик») на руках. Пока они метались по улице, Уэнделл Элберт стоял на ступеньках крыльца и стрелял в них; пули свистели и чиркали об асфальт, а при последнем выстреле дешевый пистолет, купленный Уэнделлом у какого-то черномазого в баре на Чикаго-Стейт-стрит, взорвался у него в руке. Осколки разворотили ему почти все лицо. Он двинулся вверх по улице с залитыми кровью глазами, крича и размахивая остатками дешевого пистолета, изувеченный и сплющенный ствол которого был похож на огрызок взорвавшейся сигары «с сюрпризом», а когда он приблизился к методистской церкви, подъехал шериф Грили на единственной патрульной машине Поутэнвилла и приказал ему бросить пистолет и не двигаться. Вместо этого Уэнделл Элберт наставил остаток своей игрушки на шерифа, а Грили или не заметил, что ствол игрушки покорежен, или сделал вид, что не заметил, но так или иначе, результат был однозначен. Он выдал Уэнделлу Элберту из обоих стволов своей пушки.

«Эй, Мусор, ты еще не спалил себе ХЕР?»

Он огляделся в поисках того, кто проорал это, по голосу похоже на Карли Йейтса или одного из мальчишек, что всегда вертелись возле него, но Карли уже больше не был мальчишкой, как, впрочем, и он сам.

Может, теперь он станет снова просто Доном Элбертом, а не Мусорщиком, точь-в-точь как Карли Йейтс стал просто Карлом Йейтсом, торгующим машинами в конторе «Стаут-Крайслер-Плимут» здесь, в городе. Вот только Карл Йейтс исчез, исчезли все, и, наверное, для него было уже слишком поздно становиться вообще хоть кем-то.

И он уже больше не сидел у стены «Скрубба-Дубба»; он был примерно в миле к северо-западу от города, шагая по шоссе 130, и Поутэнвилл простирался под ним как городок из кубиков на столике с детской железной дорогой. Цистерны находились всего в полумиле от него. В одной руке он нес сумку с инструментами, а в другой — пятигаллонную канистру с бензином.

«Ох, плохое это дело, но…»

Итак, когда Уэнделл Элберт лег в сырую землю, Салли Элберт устроилась в поутэнвиллское кафе, а через некоторое время единственный оставшийся из ее выводка цыпленок, Дональд Мервин Элберт, учась в первом или во втором классе, начал разводить костры в чужих мусорных баках и убегать.

«Осторожней, девчонки, вон идет Мусорщик, он спалит вам платья!»