Птенцы велосипеда

После разговора она взяла Ноа и уехала к реке, просто посидеть и посмотреть на воду. Она читала в юности, что вода – это огромный носитель информации, вбирающий в себя образы и чувства навеки. Если спустя миллиард лет кто-нибудь сумеет прочесть все это, что за мнение сложится у него о человечестве? Интересно, на какой процент вода состоит из слез…

***

Вопреки расхожему представлению о работе борделей, основная масса посетителей приходила днем, а не ночью. Но и средь бела дня происшествие казалось не менее страшным. Като обслужила постоянного клиента, затем направилась в ванную, а вернувшись, увидела его, в судорогах бившегося на полу. Она закричала и выскочила в коридор, но когда Виола вбежала в комнату, клиент затих. Девочки попытались привести его в чувство, но все было напрасно: спустя минуту он перестал дышать. Скорая помощь и полиция прибыли на место быстро, но врачи не смогли реанимировать мужчину, лишь констатировали смерть. Перепуганная Като сбежала и отказывалась вернуться, Виола потратила немало сил, убеждая в том, что никто не собирается вешать на нее убийство, требуется лишь дать показания.

Вердикт врачей озвучили быстро: внезапная коронарная смерть, в которой никто не был виновен. Като, все еще в глубоком шоке, попросила несколько дней отгула, чтобы прийти в себя, но вскоре ей позвонил парень – сын умершего. Он не знал как и где умер отец, и добыл телефон свидетельницы через полицейских. По вопросам парня становилось ясно, что отца он любил и ему действительно важно было получить ответы. Като прибежала к Виоле, чтобы посоветоваться, что делать. С одной стороны, он имел право знать. С другой стороны неизвестно, чем обернулась бы для порядочной семьи информация, что их отец и муж отдал Богу душу, практически лежа на шлюхе в борделе? Никто так и не набрался смелости рассказать его сыну правду.

***

На зеленом столе со старательно выведенными витыми ножками стоял круг с красным пятном на боку.

– Какой красивый мячик, а что на нем нарисовано?

– Это не мячик! – возмутилась Ноа, – Это тарелка! С вишней!

– Извини, извини, – Виола потрепала дочь по кудрям, – я не поняла сразу, ведь на стол-то я смотрю сбоку, а тарелку сверху.

– Лоренцо говорит, что так тоже можно, – выпятила губу Ноа, – E un simbolismo[1].

– Ну надо же, – уважительно протянула Виола, пряча улыбку.

В последние недели Лоренцо выходил на улицу реже, несмотря на жару, кутался в широкий шарф. Проходя мимо квартиры Виетти, Виола постоянно слышала кашель. Он же сопровождал их совместные посиделки у балюстрады. Но старик упрямо отказывался говорить об этом, в ответ на обеспокоенные взгляды хмурился. Виола старалась держать себя в руках и не вздыхать лишний раз.

Вечер выдался ветреным и холодным, тополиный пух превратился в размазанные по асфальту комки, сырые порывы несли с собой сорванные листья и запах бензина. Виола докурила и уже собиралась подняться к себе, когда скрипнула массивная дверь квартиры Лоренцо. Старик вышел и сел в свое кресло, приветливо кивнул Виоле.

– Посидишь со мной?

Холод уже пробрался под кофту, да и дома Ноа ждала ее, чтобы порисовать…

– Конечно посижу. – Виола пододвинула стул ближе. – Что вы говорили Ноа о символизме? Я тоже хочу послушать. Она много рисовала сегодня, думаю, под вашим влиянием.

– Неужели? – хмыкнул Виетти, и стал так сосредоточенно раскуривать трубку, что и слепой понял бы: он растроган.

– Девочка всего лишь услышала мои мысли вслух, – сказал он, выпустив клуб дыма. – Мастера возрождения часто приносили правильность перспективы в жертву символу. Блюдо для смотрящего понятнее, если показать его сверху, а стол – сбоку, чтобы были видны ножки. Дети делают то же самое интуитивно. – Лоренцо кашлянул, посмотрел на Виолу и добавил: – Если тебе непонятно – переспрашивай, я поищу слова попроще.

– Нет, – улыбнулась она, – все понятно. Забавно, что в русском многие красивые слова взяты из итальянского. Такой признак образованности, знаете?

– Но ты не училась, – уверенно сказал Виетти.

– Училась немного, уже здесь. Я теперь понимаю, отчего Ноа так нравится у вас бывать. У меня руки чешутся пересмотреть детские рисунки в саду и поискать символизм.

Лоренцо отмахнулся и покачал головой.

– Я учился большую часть жизни, и зачем? Все к черту. Собираю мгновения чужих жизней, чужой славы. Коллекции… Кому они нужны? – он вздохнул и снова раскашлялся, переждав приступ, продолжил: – Я понимаю, что после моей смерти они в лучшем случае пойдут с молотка, а ведь мои картины уже привыкли друг к другу. Это все равно, что разлучить влюбленных…

– Слушать вас – словно читать книгу, вы так красиво говорите, – Виола мечтательно улыбнулась, подперев рукой подбородок.

Лоренцо фыркнул.

– Я старик, у меня много времени, чтобы подумать. Могу целыми днями формулировать фразы, а после впечатлять прелестных дам.

– Это называется «лесть», хихикнула Виола, – такое слово я уже знаю.

– Напротив, это вы льстите мне, что пафосный дед может быть еще кому-то интересен.

Они помолчали. По парапету медленно полз гонимый ветром листик плюща.

– Ты думаешь о моем сыне, не так ли?