Пуговица Дантеса

«Я был, согласно вашему желанию, у г-на д’Аршиака, чтобы условиться о времени и месте, – писал Соллогуб Пушкину. – Мы остановились на субботе, ибо в пятницу мне никак нельзя будет освободиться, в стороне Парголова, рано поутру, на дистанции в 10 шагов. Г-н д’Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы, но что, опасаясь, как бы этого не приписали желанию уклониться от дуэли, он по совести может высказаться лишь тогда, когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно в присутствии моем или г-на д’Аршиака [что считая его неспособным ни на какое чувство, противоречащее чести, вы приписываете его], что вы не приписываете его брака соображениям, недостойным благородного человека. […] Не будучи уполномочен обещать это от вашего имени, хотя я и одобряю этот шаг от всего сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это условие, которое примирит все стороны. – Само собой разумеется, что г-н д’Аршиак и я, мы служим порукой Геккерна. Соллогуб.

Будьте добры дать ответ тотчас же» [25].

Написанное было показано д’Аршиаку.

– Я согласен, – сказал тот по прочтении. – Пошлите…

* * *

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):

«Американец Толстой говорит о ***: “Кажется, он довольно смугл и черноволос, а в сравнении с душою его он покажется блондинкою”. Однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением; но, видя, что во все продолжение обеда барин пьет одну чистую воду, Толстой вознегодовал и говорит: «“Да это самозванец. Как смеет он носить на лице своем признаки им не заслуженные?”…»[26]

За десять лет до описываемых событий Пушкин вызвал на дуэль графа Фёдора Ивановича Толстого-«Американца». Отставной гвардейский полковник и ветеран Отечественной войны 1812 года, Толстой больше был известен как картёжный игрок и бретёр. Пушкин был обижен на графа за оскорбительные слухи, пущенные Толстым, что поэта якобы высекли в Тайной канцелярии. Впрочем, Толстого можно было понять – то был его ответ на едкую эпиграмму Пушкина:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,Долго все концы вселеннойОсквернял развратом он.Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,И теперь он – слава богу —Только что картежный вор.