Пуговица Дантеса

«…На балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом. А эта неосторожная не побоялась встретиться с ним опять…» [10]

И всё же поначалу всё шло относительно благополучно – гости веселились, беседовали, танцевали… Лишь супруг Натальи Николаевны, терзаемый ревностью, выглядел мрачным. Впрочем, повод к ревности, возможно, давала сама Натали, не прекращавшая кокетничать с французом. А уж тот старался! Было очевидно, что для серьёзного скандала не хватало всего лишь искры. И она не замедлила блеснуть в виде очередного каламбура Дантеса, который Пушкину показался откровенно-казарменным.

Войдя в раж, Дантес, ничтоже сумняшеся, спросил Натали в присутствии жены:

– Довольны ли вы, мадам, мозольным оператором, присланным Катрин? – А потом, смеясь, добавил: – Мозольщик уверяет, что у вас мозоль красивее, чем у моей жены…[53]

Как видим, каламбур действительно получился казарменным. Но не это главное. Во-первых, слова француза имели оттенок уничижительного характера для замужней дамы. Подобное порядочной женщине не говорят – слишком интимно. Другое дело – муж; но никак не свояк или кто-то там ещё. О красоте тела можно вести разговоры разве что с девицами, не отягощёнными своим поведением. А во-вторых, пошлость была произнесена вслух и при посторонних, коих рядом оказалось немало. То есть фраза, хотел Дантес того или нет, тут же оказалась услышана и размножена.

К слову, Пушкина рядом не было (вряд ли при муже Дантес решился бы сказать такое его жене), но слух быстро дошёл и до его ушей. Каламбур оказался искрой. Слова Дантеса, вне всякого сомнения, явились оскорблением. По крайней мере, именно так воспринял их сам Пушкин.

Долли Фикельмон, 29 января 1837 года:

«Чаша переполнилась, больше не было никакого средства остановить несчастие…» [11]

Стреляться!!!

* * *

Вечером следующего дня – Пушкины у Мещерских. В тот вечер там собрались все завсегдатаи «карамзинского кружка» – Вяземские, братья Россеты, А. Тургенев, М. Виельгорский, С.Н. Карамзина… И вновь рядом с Пушкиными Геккерны.

– А, и вы здесь… Рад видеть, – мотнул головой Пушкин, увидев входившего в кабинет Россета (там поэт с хозяином играли в шахматы). – Ну что, вы были в гостиной; он уж там, возле моей жены?..

Пушкин не назвал Дантеса по имени, но и без этого было понятно, о ком речь.

– Э-э… Да, я видел там мсье Геккерена…

Пушкин был сильно не в духе. Даже больше – в угнетённом состоянии. Казалось, происходящее в гостиной его совсем не интересовало. Он уже всё решил…

Из письма Софьи Николаевны Карамзиной брату Андрею, 27 января 1837 года: