Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь

– Ну… чтобы охотиться, – вздыхает детеныш Букарбона и всыпает в рот большую горсть сахарного песка, хотя я уверена, что с большим удовольствием он съел бы соленый огурчик.

Я не успеваю наговориться с детенышем Букарбона: лодочка сама отчаливает от берега и несет меня к следующему островку. Там на небольшом пространстве примостился Пузырьковый Мэ. У него четыре хвостика и на конце каждого – лампочка. Пузырьковый Мэ время от времени нажимает на кнопку у себя на животе и лампочки загораются разноцветными огоньками. Это зрелище очень напоминает Новый год. Но Пузырьковый Мэ ничего не знает об этом празднике. Времени для него не существует. Он никогда не изменится, сколько бы ни жил, а главное – с ним всегда будет жить его старая-престарая бабушка. Она вечно будет выползать к нему из своей пещеры и строго делать различные нужные и очень полезные замечания: «Тебе пора обедать!» или «Прекрати расходовать электроэнергию, от этого портится аппетит!» А по вечерам она всегда будет садиться на край его постели и рассказывать длинную-предлинную историю из своего детства…

Лодочка вновь уносит меня к следующему острову, издали напоминающему срез дырчатого сыра.

– Привет! – доносится откуда-то сверху. Я поднимаю голову. Ну конечно – это Тилила и Лилит. Эти существа похожи на… на песочные часы. У них нет ни одного секрета друг от друга. Когда думает Лилит, Тилила спит. Лилит старается думать про что-то хорошее и радостное, чтобы Тилиле снились только веселые и цветные сны, которые осыпаются на нее охапками роз, гвоздик и незабудок. Тилила просыпается и смеется, осыпанная цветочным дождем. Тилила смеется, а Лилит засыпает. Тилила и Лилит никогда не расстанутся. Никогда…

На моей карамелевой ладошке вдруг вырастает стекляный шарик (один из тех, которыми мы обменивались в детском саду), я присматриваюсь к нему, поднося близко к глазам, и вижу, что в его сердцевине есть все, что только что было снаружи: и островок Букарбона, и Пузырьковый Мэ, и сырный полумесяц Тилилы и Лилит. Вижу себя в лодочке посреди карамельного потока. Вот это да! Я подбрасываю шарик на ладони, он… с неимоверным грохотом падает куда-то вниз и разбивается на тысячи мелких осколков. Темнота накрывает меня с головой. Последнее, что я успеваю – сунуть в рот один из своих леденцовых пальцев – барбарисовый – и чувствую, как он теряет свою сладость…

* * *

– Посмотрите-ка на нее! Такая большая девочка – палец сосет! – слышу мамин голос.

– Может, тебе купить соску? – вторит подошедший к кровати отец.

Утро застало меня врасплох. Тогда я еще не знала, что я – сова. Мне просто нравилась ночь. Не знала, что значит мучаться бессонницей или выбирать между ночным бдением и кошмарными снами, от которых деревенеют конечности. Пока я была избавлена от всего этого. Как и от многого другого…

Но почему-то, исходя из непонятной мне теперь логики, я ничего не рассказала о своем путешествии ни родителям, ни бабушке. Собственно говоря, им было не до меня – их волновал мой аппетит, чистота одежды, здоровье и поведение. И я совершенно не удивилась, когда на следующий день обнаружила, что Дверь тщательно стерта с обоев, а на месте, где она была нарисована, висит плакат со смешным «олимпийским» медведем. Медведь мне понравился. Рисовать было негде.

Потом в садике был карантин, и я целыми днями слонялась по двору. Это был настоящий старый двор, которых, наверное, уже не существует в природе: три кирпичных дома стояли неровным полукругом, отгораживая от всего мира пятачок с одной песочницей, деревянный столик со скамейками и широкую лавку, на которой по вечерам собирались соседки. Этажей в моем доме было три. Причем, на первом этаже была лишь одна квартира, а на двух остальных – по три. Двери никогда не запирались на замок, и никого никогда не удивлял и не смущал визит соседей, заглянувших просто так, поболтать.

На первом этаже жила актриса тетя Таня. Я еще ни разу не была в театре, впрочем, как и мои друзья – близнецы Соня и Саня под общим именем Санюли, но сам театр, расположенный в центре города, манил нас своей загадочностью. Как мы гордились, что тетя Таня живет именно в нашем дворе! Это делало его достопримечательностью для всей местной детворы, и когда мальчишки заводили спор, чей двор лучше, мы аргументировали свою правоту удивительной тетитаниной профессией, и противники замолкали. Она выходила из дому ровно в пять – нарядная, сверкающая украшениями, светлокожая и розовощекая, с огромными глазами, обведенными черным карандашом, на тоненьких-тоненьких каблучках, цокот которых еще долго звучал в наших ушах. Она шла играть спектакль. Однажды я увидела ее ранним утром, развешивающую во дворе белье. На ней был неровно подшитый байковый халат, обнажающий икры, покрытые сеточкой голубоватых вен, ветер обдувал ее голову, предательски открывая островки залысин, щеки ее были бледными и какими-то обмякшими. Тогда впервые мне пришла в голову мысль, что тетя Таня не так молода и, наверное, не так уж счастлива в своем театре…