Пушкин и Грибоедов

Но был ли ответ «взором» (причем положительный) со стороны Онегина? Сомневаться в этом не приходится. Если был, легче понять странную форму вопроса к Ленскому в диалоге при возвращении от Лариных: «Скажи, которая Татьяна?» По логике вещей, если понадобилось разбираться, кто есть кто, надо было бы спрашивать, «которая» Ольга (или Филлида по его переименованию). Но именно Ольгу Онегин-то и разглядел («В чертах у Ольги жизни нет»), она ему не интересна. Сестер не множество, всего две, оба имени Онегин запомнил. Так что ему надо было бы спрашивать не «которая», а какова Татьяна. Она ему понравилась (тут ответную «искру нежности» непроизвольно взор вполне может выразить). Онегину и хочется подтверждений, что неспроста понравилась. Но тут Ленский плохой собеседник. Вопрос о Татьяне ему вообще кажется излишним, сестра невесты в его сознании не живет.

Почему поэт не позволяет герою-приятелю идти прямым путем, предпочитая путь с намеками, с подходцем? Онегину не очень-то хочется быть вполне откровенным перед Ленским в чем-то новом, с которым он еще сам не разобрался. Отсюда условная форма: «Я выбрал бы другую, / Когда б я был, как ты, поэт». Про случившийся обмен взглядами с «искрами нежности», конечно, признания перед новым приятелем быть не могло. И так уж интерес к Татьяне Онегин прикрывает комплиментом еще и хозяйке, которая «проста, / Но очень милая старушка».

Татьяна не ведает, что поводом для визита был не интерес познакомиться с соседями, а всего лишь желание увидеть ее сестру, избранницу Ленского. Увидел. Не понравилась. Об обмене взглядами с искрами нежности с ее сестрой не вспоминает. Более в этом доме и не появляется.

Заметила ли Татьяна ответный завлекательный взор героя? Тут со стороны поэта никаких подсказок нет. Только предположительно можно предпочесть вариант, что и Татьяна заметила онегинскую «искру». Это могло прибавить смелости в решении написать откровенное письмо.

Роль героя в духовном выявлении Татьяны трудно переоценить. В финале Татьяна задает Онегину очень непростой вопрос: «Не правда ль? Вам была не новость / Смиренной девочки любовь?» В позднем укоре героини звучит нотка уязвленной гордости: Татьяна знает, что она и была (не то, что стала) богаче, нежели только смиренная девочка. И все-таки «слово найдено», и в нем если не вся правда, то большая доля правды. До встречи с Онегиным Татьяна в общем-то лишь смиренная девочка. Конечно, она выделяется в среде своих сверстниц, это отнюдь не заурядная уездная барышня, вроде своей младшей сестры. Но само богатство ее натуры таится еще в потенции. Духовные задатки героини реализованы именно благодаря герою. Именно встреча с Онегиным позволила выявиться и развиться свойствам натуры Татьяны, которые, запрятанные в глубинах души, могли бы там и заглохнуть под воздействием бытовых жизненных обстоятельств и под добровольным усилием смирить души неопытной волненья. Как Онегин начинается не с успехов в «науке страсти нежной», а с отступничества от светских развлечений, так Татьяна начинается не с сопереживания рассветам и французским романам, а с любви к герою.

Верно писал В. В. Сиповский: явление героя внесло «в ее жизнь мучительное сознание контраста между пошлостью жизни в провинциальной “глуши” и теми чувствами, которые она осознала с появлением Онегина…»127

. Это беглое замечание пушкиноведа давних лет заслуживает большего концептуального веса. Одним только своим появлением Онегин производит переворот в душе Татьяны, выявляет героиню, побуждает ее поступать идеально.

Татьяне не будет дано вкусить счастья взаимной любви. Но и не давший ей счастья Онегин оказал мощное воздействие на всю ее жизнь. Это тем проще, органичнее, что в книжном, романтическом сознании Татьяны на первом плане ее внутренняя жизнь. Нужен лишь толчок – дальнейшее протекает в духовном мире.

Книжное, т. е. отчасти наносное, и подлинное, незаемное удивительно органически уживаются, соединяются в духовном мире Татьяны. Однако способствует этому нестандартному синтезу немаловажное обстоятельство. Онегин и сам настолько незауряден, что достоин стать литературным героем: он и стал героем пушкинского романа.

Для контраста почерпнем прецедент в той же семье Лариных. Мать Татьяны, в бытность свою девицей, тоже жила книжными (неважно, что заемными у подруги) мечтами. Однако, хотя и досадуя, она довольно быстро «смиряется» с прозой жизни; привычка вполне заменяет ей счастье, и книжные мечтания выветриваются совершенно. Татьяне повторение пути маменьки не угрожает, прежде всего в силу значительности натуры, а отчасти, несомненно, и потому, что она встретила Онегина. «Обыкновенный» путь развития совершает не только госпожа Ларина, но и ее «Грандисон», некогда «славный франт, / Игрок и гвардии сержант». Онегину свойственна «неподражательная странность», он натурой похож на книжного героя, и Татьяна это видит. Реализация столь обаятельного соединения книжного и натурального в чувстве Татьяны стала возможной именно при условии, что «ее» герой в себе самом тоже соединяет книжное и натуральное.