Путь к сердцу. Баал

То принималась жужжать пила, то замолкала, уступая место спокойному пению птиц и шороху трав, то двор вдруг вновь сотрясался от рубящих ударов, постукивания друг о друга плиток черепицы, вжиканий рубанка – Баал работал.

Аля поднялась с кровати, смогла. Ныло бедро, болела спина, не поворачивалась вправо шея – застудилась, что ли, той ночью? Ничего, отойдет.

Какое-то время сидела на кровати, свесив ноги на пол – водила ступнями по шероховатым доскам. Все хотела вписать в список новый половик – постелить в спальню, – не успела. Когда-нибудь забудется и это. Бабуля учила, что все проходит – пройдет и это, – просто пережить.

А утро чирикало воробьями, искрилось теплым светом, носилось за окном вместе со шмелями от цветка к цветку – хорошее утро.

Еще бы мысли не такие мрачные, еще бы проблеск надежды в душе и лучик солнца внутри, чтобы разогнать мрак, но… хватит и достойного прощания, чтобы без слез.

Алька много думала этой ночью – расставляла детали по полочкам, вспоминала, тонула в сладких грезах несбыточного и жестких мыслях о реальности. Решила, что нужно извиниться, – это главное, – а там идти своей дорогой.

Встала. Запретила себе плакать.

Позавтракает, а там во двор.

Она подошла к нему со спины и долго любовалась ей: рельефными мышцами, мощной шеей, широким разворотом плеч, выступающим рисунком бугорков – знала, какими они ощущаются под пальцами. Теплыми, тугими, сильными. Помнила, какой гладкой от пота может стать кожа, какими шелковыми и тяжелыми ощущаются вьющиеся локоны, обожала покусывать мочки ушей…

Вновь едва сдержалась, чтобы не расклеиться. Не в такой солнечный день.

– Баал, – позвала тихо, и мужчина у стены сарая застыл. – Мне пора.

Он не обернулся.

– Я придумала себе имя. Пусть меня зовут Эльзой, ладно? А фамилия может быть любой – Кристи, например. Или Риттон – без разницы.

Тишина; скрип старого флюгера на крыше, покачивание цветов у крыльца.

– Эльза Кристи, говоришь?

– Да, – Алеста смутилась. – Не звучит?

– Нет.

– А Эльза Риттон?

– Тоже.

Он ударил молотком по стене три раза – вколотил по самую шляпку торчащий гвоздь.

– А какое звучит?

– Думай. Время есть.

Нет у нее времени, совсем нет, надо уходить.

– Я… – Алька замялась, – …хотела сказать тебе спасибо за одежду. И за то, что спас, – за все.

Стали холодными ладони, ватными ступни, замутило живот. Ей не хотелось уходить, не хотелось, чтобы это все – утро, диалог и прощание – вообще происходило, но разве судьбу выбирают? Иногда она выбирает за тебя.

– Ты отвезешь меня в город?

– Нет.

Пауза.

Придется идти самой?

– Тебе некогда сейчас? Тогда, может, позже?

– Нет.

Интересно, сколько километров до города, – сможет ли она дойти? А телефона здесь нет, такси не вызвать. Да и, опять же, куда без документов? Наверное, теперь он откажет ей и в этом.

Что ж…

– Пожалуйста, отвези меня.

Ей вдруг захотелось перейти на «вы» – сказать «отвезите». Стало одиноко и неуютно стоять здесь, в чужом дворе – Алька никогда не умела ни клянчить, ни выпрашивать, но как добраться самой?

– Пожалуйста…

– Нет.

– Я ведь пешком не дойду!

– Не дойдешь.

– Ну, хотя бы вызови мне такси – я потом накоплю… отдам. И за пистолет отдам, за все…

За все, что скажешь.

– Не буду я ничего этого для тебя делать.

Баал, наконец, обернулся. Отложил молоток, откинул со лба волосы, посмотрел хмуро и исподлобья.

– Но почему? Почему? Я ведь не прошу о многом – вызовите такси, доставьте в Город, и Вы (она все-таки перешла на «вы») никогда меня больше не увидите.

– Нет.

Он, кажется, ее «выканья» даже не заметил.

По щекам покатились слезы, стало обидно.

– Но почему? Я ведь не прошу многого…

– Да потому что, – грубовато ответили ей и уперли мощные руки в бока, – если я сделаю тебе новые документы, вызову такси и отпущу в Город, кто тогда будет рожать мне детей?

Алька не верила собственным ушам.

Стояла, обдуваемая ветром, слушала, как стучит собственное сердце, – точнее, как оно сначала силится выдать хоть удар, а потом переходит на галоп, – чувствовала, как жар расходится от груди к ладоням, от ладоней обратно к груди, как пересыхает во рту, как отчего-то немеет затылок, и не могла выдавить ни слова.

Кто… будет… рожать… детей?

Секунда. Две. Три.

Ему… детей?

И вдруг – сквозь недавнюю обиду, сквозь слезы – расцвела. Расплылась в робкой и одновременно радостной улыбке, шагнула навстречу, распахнула руки и обняла его – соленого от пота, крепкого, на две головы выше ее – мужчину. Вредного демона, самого невыносимого в мире человека, своего персонального «дикого».

– Правда? – спросила срывающимся голосом. – Правда?

– Правда.

И ее прижали носом к пахнущей летом, солнцем, а еще чем-то очень нужным и родным обнаженной груди.

* * *

Дрейк приехал вечером. Попросил Баала сесть к нему в машину, долго молчал, прежде чем начать, смотрел не на подчиненного, а почему-то на собственные, покрытые светлыми волосками и вдутыми прожилками вен руки.

– У меня есть план, – начал издалека.

Регносцирос напрягся и расслабился одновременно. С какими бы новостями Начальник не приехал, появился он, судя по голосу, в хорошем расположении духа, а это всегда к добру.

– Какой план?