Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой

Человек исчез в гастрономе. Саша теперь была как тот коробейник. Руки и даже локти заняты, топырились карманы изнутри и на пальто, нижнюю пуговицу пришлось расстегнуть, верхняя – душила. Осточертевший шар всё норовит в лицо – отпыхнула губами. Кое-что положила под резинку трикотажных, с начесом, штанишек. Тугая резинка – не выпадет! Мама всегда покупает не тот размер. Не больно-то заботится о дочке. Не коробейник – чучело гороховое! Вдруг игрушки ей стали противны. Все бы выбросила к черту! Ладно, не хнычь. Мама права: от нищеты, все от нищеты – оттого и глаза завидущие. Жалко маму!

Саша прокралась к витрине. Человек указывал продавщице на удлиненные желтые яблоки с румянцем, каждое – в гнездышке из папиросной бумаги. С ума сошел – такое разорение! Женщина осторожно, как яйцо, опускала яблоко в большой кулек.

Посмотрела на его спину, куда он закинул – таким вольным, молодецким жестом – концы синего шарфа. Сердце запрыгало, нежность порхнула.

Пригнулась – ниже, еще ниже! – мимо гастронома, комиссионки, кинотеатра «Знамя» (на всех сеансах сегодня фильм «Девочка ищет отца»), канцелярских принадлежностей, «Овощей-фруктов». Бурно протурила Международный проспект и с сердцем, застрявшим в горле, позвонила.

Открыла соседка. Саша на цыпочках прокралась мимо их комнаты. Послушала у дырки – тишина. Заглянула на кухню – и там мамы не было. И не лежал на их столе, на синем блюде, как полагалось в каждый божий праздник, «наполеон» из кукурузных хлопьев, дозревая до вечернего чая.

В чулане при кухне без двери, где спала домработница знаменитой артистки Лисянской, Саша вывалила из карманов, штанов и авоськи игрушки и спрятала под лежанкой: «Потом по частям перенесу…» Оставила ландыши, шар, свистульку и хозяйственную сетку – чтоб было похоже на правду. Папочка дочке купил в Первомайчик. И тихонько, чего-то пугаясь, приоткрыла дверь.

Мама сидела за столом лицом к двери, за круглым обеденным столом – он встал как раз посередине их удачно квадратной комнаты в 13,2 кв. м. На маме было парадное платье цвета бордо с перламутровой брошью у ворота. На синем фаянсовом блюде восседал «наполеон» с подтекающим с боков кремом, был нарядно расставлен полный чайный комплект на троих. У маминых ног на деревяшке притулился огромный медный чайник. Что поразило Сашу – чайник только что вскипел, шел пар. Откуда мама знала?

– Не закрывай, ты не одна пришла, – сказала мама.

– Мамочка, папаша не со мной, он попозже придет.

– Говорю тебе – не закрывай дверь! – раздраженно прикрикнула мама.

Так они и сидели за столом с открытой дверью. Потом мама стала всхлипывать, сморкаться, совать палец в уголки глаз. И вот не выдержала, упала на стол на скрещенные руки – Саша успела отодвинуть чашку – и зарыдала.

«Ля-ля-ля-ля», – напевала про себя Саша. С нее на сегодня хватит. Лицо человека, мягко-кареглазое, с милыми припухлостями, удивительно доброе и родное, представилось ей. Она всхлипнула, походила бестолково по комнате и выскочила на улицу.

Снова все сменилось. Мрачнело, холодело, небо убегало все выше. Капельные, светлые навернулись звезды. Человека нигде не было. Саша перебежала проспект, все вокруг оглядела. Не было его. Исчез, растворился в сумерках. Идет где-нибудь в другом городе, с этим не соединенном, думает себе и стихи сочиняет.

Еще раз нервно обежала кругом. Он исчез, она поняла – навсегда.

Вспыхнули огни и вместе с ними – красно-зеленые гирлянды поперек проспекта. Сияющая, сказочная уходила вдаль перспектива. Праздник все длился. Не приснилось ли ей все, что было с человеком? Можно и так считать.

– Надо веселиться, Сашка, – решительно сказала мама. Вытерла слезы и сделала веселое лицо.

Саша отдала ей пять рублей и сетку. «Пригодятся», – сказала мама и положила деньги в сумку, а сумку под матрас – от папаши.

Потом был салют. Ракеты, шипя, падали в воду. Зарево фейерверка раздвигало строгое космическое небо. Саша стояла на цоколе колонны, обхватив руками граненый ствол, и ждала, пальнут или уже нет петропавловские пушки. Изнемогала от этого бесконечного дня. Человек уходил все дальше и дальше во мрак ее памяти.

Ночью, когда уже спали, папаша ломился в дверь – злобный и, как всегда в пьянстве, буйный. Пришлось запереть его в комнате, а Саша с мамой пошли ночевать к Софке, маминой приятельнице. Это если она еще среди ночи пустит. Было совсем темно и пусто, гулко отдавались шаги. Город спал, и Саше стало кисло, слезно жаль себя и маму. Витрины того магазина светились. Саша заглянула и отшатнулась – такая мертвая неоновая жуть сияла в них!

Так и идет она, идет в моей памяти, жалкая, много о себе думающая девчонка – привереда, эскапистка, лакомка до природных зрелищ и видов. Сокровище мое, несчастье-счастье, пустое обещанье мне. Я вижу ее насквозь, она меня – слава богу! – не видит и не знает обо мне ничего. Так и идет она в моей памяти и никак не хочет раствориться в неплотной майской тьме, в городе дремучем и таинственном, как лес, – такого мне не увидеть никогда!