Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Каким-то чудом ему это удалось. За время своего четырехнедельного заточения одетый в броню человек приоткрылся, смягчился. Несмотря на снобизм и привычку реагировать на боль и неприятности обескураживающей усмешкой, подобно Теннесси Уильямсу, у него появился искренний интерес к другим людям. Подчас ему удавалось даже разглядеть в них самого себя. «Я вышел из тюрьмы, потеряв двадцать фунтов весу и вопя от радости»[323]

, — написал Чивер своему русскому другу 2 июня 1975 года, через месяц после выписки из центра, и хотя он по-прежнему страдал от одиночества и запутался в сексуальных проблемах, он остался трезвенником до конца жизни.

Отзвук этого вопля радости, свободы и принятия себя слышится в его новом романе. Чивер долгое время торговался с издателями по поводу романа «Фальконер»; это история человека, попавшего в тюрьму за убийство брата. Чивер продал роман Роберту Готлибу и Альфреду Кнопфу еще в 1973 году за аванс в сто тысяч долларов, но, несмотря на все свои заверения, не написал, судя по всему, ни единого слова ни до, ни после заключения договора («В подпитии я подумывал насчет гомосексуальной любовной истории в тюрьме»[324]

). А вот в дневнике, который он вел в Центре Смитерса, наброски романа занимают не меньше места, чем записи, связанные с лечением. По выходе из клиники он, как никогда полный сил и энергии, засучив рукава, взялся, наконец, за роман.

Всем крупным сочинениям Чивера присуща некая прерывистость, вообще говоря, не вполне вяжущаяся с жанром романа. Неоднородность и раздробленность сюжетной ткани его книг напоминает сны: сны, в которых проходишь чередой освещенных комнат и в каждой из них видишь картину, необъяснимую и увлекательную. Порой в качестве рассказчика выступает некто посторонний, прохожий, и, хотя в конце концов повествование может вернуться на свои рельсы, мы уже не уверены вполне ни в направлении движения, ни в пункте прибытия. Этот прием иногда разочаровывает, но он очень точно описывает состояние, не понаслышке знакомое большинству из нас: мы поджимаем хвост, съеживаемся и замираем в нерешительности, незавершенности, меланхолии и подчас в наслаждении красотой.

Эта нерешительность заметна и в «Фальконере», но тут она обретает особую напряженность. На его страницах разыгрывается нечто жизненно важное, но серьезность происходящего кажется несоизмеримой с хрупкостью игроков. Роман начинается с того, что парень из приличной семьи по имени Фаррагат попадает в исправительное учреждение «Фальконер» (название «Дом Рассвета» не прижилось), и кончается побегом из него. В промежутке он излечивается от героиновой зависимости, переживает бунт заключенных, влюбляется в юного сокамерника Джоди, который тоже совершает побег, раздобыв одежду служки и присоединившись к свите епископа во время его визита. Затворник поневоле, Фаррагат странствует по собственным воспоминаниям — большей частью это собственные воспоминания Чивера. Отец Фаррагата не хотел еще одного ребенка и настаивал на аборте; он пытался покончить с собой на американских горках в Нангасаките; Фаррагат страдает провалами в памяти; жена Фаррагата очень холодная женщина; и наконец, Фаррагат, считавший себя добродетельным буржуа, неожиданно для самого себя влюбляется в мужчину.

Побег Фаррагата не был спланирован. Его друг, Петух Номер Два, умирает, и Фаррагат импульсивно покидает «Фальконер», забравшись в принесенный мешок для тела покойного, который вывозят за пределы учреждения. «Как странно, когда тебя несут на руках в таком возрасте, несут в неизвестность, а ты свободен от грубой сексуальности, от несерьезной улыбки, от горького смеха — и это не просто действие, это шанс, такой же бессмысленный и волнующий, как последние лучи солнца на макушках деревьев»[325].

Положив мешок с телом по ту сторону стены, носильщики болтают об автомобилях, о человеке по имени Чарли и его проблеме с карбюратором. Затем они отлучаются, и Фаррагат делает прорезь в мешке заранее припрятанной бритвой (таким же способом и Чивер освободился однажды от смирительной рубашки во время приступа белой горячки). Он слышит звуки фортепиано из бедных домов неподалеку. Повсюду темно. В ботинке хлюпает кровь. Он заглядывает в единственное освещенное окно, это оказывается прачечная самообслуживания, и он смотрит, как в сушилках крутится белье. На автобусной остановке он встречает человека, которого выгнали из квартиры; тот чувствует к Фаррагату симпатию, оплачивает его автобусный билет и дарит ему пальто. Роман кончается тем, что Фаррагат наобум выходит из автобуса. Ступив на незнакомую ему улицу, «он вдруг заметил, что больше не боится падения, да и все остальные страхи куда-то пропали. Он высоко поднял голову, распрямил спину и медленно пошел по улице. „Возрадуйся, — думал он, — возрадуйся“»[326].